Танец отражений. Память
Шрифт:
— Да? — выгнул бровь Айвен. — Если ты не вернешься, то какое будет иметь значение слово Форкосигана?
Майлз молчал. Вот как. Значит, пребывание Айвена в особняке Форкосиганов имело целью не только предотвратить возможное самоубийство. Это была еще и слежка на предмет возможного побега.
— Я готов был поспорить, — продолжил между тем Айвен, — если б было с кем поспорить из тех, кто имеет доступ к этой информации. Кроме Галени, конечно. Он любит заключать пари. Именно поэтому я и тянул резину, несмотря на давление со стороны Грегора и матери, и не приставал к тебе с лечением. Зачем лишний
— Скоро.
— Слишком обтекаемый ответ, — отрезал Айвен. — А я хочу услышать конкретно. Что-нибудь вроде «сегодня». Или, допустим, «завтра до обеда».
Н-да, Айвен явно не отстанет, пока не услышит конкретный ответ.
— В конце недели, — выдавил Майлз.
— Отлично, — коротко кивнул Айвен. — В конце недели я проверю и надеюсь получить положительный ответ. Так что привет… пока что.
Он отключился.
Майлз молча смотрел на пустой экран. Айвен прав. Он ничего не предпринял по поводу своего лечения с тех пор, как его выгнали. Так почему бы ему, освободившись от необходимости соблюдать ограничения, налагаемые СБ, не заняться своими припадками и не разобраться с ними? Или, на худой конец, не повести вперед каких-нибудь ретивых медиков, как водил за собой дендарийских наемников?
«Чтобы иметь немного времени».
Он знал, что так оно и есть, только этот ответ привел его в еще большее недоумение. «Времени на что?»
Выданный им самому себе отпуск по болезни позволяет ему избегать столкновения с некоторыми весьма неприятными реалиями. Например, от вывода, что его припадки неизлечимы и что надежды больше нет. Для этого тела никакого криооживления, лишь похороны.
«Да? Неужели?»
Или он боится, что его вылечат — а из этого логически следует, что тогда он немедленно схватит своих дендарийцев и умчится в просторы Вселенной? Вернется к своей настоящей жизни, той, какую вел столь долго, вдали отсюда, среди звезд, вдали от всех этих грязеедов. Вернется к геройствованию как образу жизни.
«Но более напуганный, чем прежде».
Не утратил ли он мужества после этой истории с иглогранатой? В мозгу вдруг впыхнуло видение его собственной развороченной грудной клетки, на которую он смотрит под странным углом. Вернулась охватившая его невероятная боль и отчаяние, которое невозможно описать словами. Впрочем, пробуждение тоже мало походило на пикник. Эта боль уже тянулась неделями, практически не прекращаясь. Конечно, вновь выйти на задание и возглавить группу во время операции по освобождению Форберга ему было тяжело, но до припадка он отлично справлялся.
Итак… неужели все это, от начала и до конца, от припадка до подделки рапорта и увольнения, было каким-то хитрым танцем, чтобы больше никогда не смотреть в дуло игольника и избежать необходимости произнести вслух «Я ухожу»?
Черт побери, конечно, он боялся! Нужно быть полным кретином, чтобы не бояться. Любой бы испугался, а он действительно пережил смерть. И не понаслышке знает, что это такое. Умирать больно, смерть — уход в ничто, и любой нормальный человек постарается избежать и того и другого. А он все же вернулся. Как возвращался всякий раз после маленьких смертей с переломанными руками, ногами. Его
Айвен прав. Он всегда находит способ преодолеть стену. Майлз проиграл в уме весь возможный сценарий. Допустим, его вылечат, здесь ли, на Комарре или Эскобаре — не важно где. Предположим, он улетит, и СБ решит не предпринимать попыток убить предателя-фора, и они придут к молчаливому соглашению игнорировать друг друга. И он станет лишь адмиралом Нейсмитом.
И что потом?
«Я встречу огонь. И взберусь на эту стену».
И что потом?
«Я сделаю это снова».
И что дальше?
«И снова».
А дальше?
«Логически невозможно доказать невозможное. Я устал бороться со стенами».
Нет. Ему не нужно ни принимать огонь, ни избегать его. Если огонь встанет у него на пути, он с ним договорится. И это не трусость, черт подери, что бы это ни было.
«Так почему же я до сих пор не занялся своей головой?»
Майлз потер лицо, сел и попробовал еще раз сочинить удобоваримый отчет о своем новом гражданском статусе для графа-адмирала и его жены, женщины, к которой его отец обычно обращался «милый капитан». Послание получилось очень напряженным и злым, еще хуже, чем поздравление Марка, но Майлз не хотел больше тянуть. Он отправил запись.
Но не по лучевой связи. Длинным маршрутом, обычной почтой, хоть и с пометкой «личное». По крайней мере сообщение ушло и он не может его вернуть.
Куин тоже прислала поздравление с днем рождения, очень аккуратно составленное, чтобы не слишком развлекать цензоров СБ. За кажущейся небрежностью скрывалось сильное беспокойство. Второй ее запрос выражал обеспокоенность в более открытой форме.
С огромной неохотой он состряпал для Куин укороченную версию послания родителям, отбросив известные ей подробности, изложив лишь результат, который она ему и предсказывала. Куин заслуживала большего, но на большее он в настоящий момент не был способен. Молчания она тоже не заслуживала.
«Прости, Элли».
На следующий день к ужину пожаловал Айвен. Майлз опасался, что ему придется выдержать очередной бой по поводу своих медицинских проблем, которые он, предположительно, никак не хочет решить, но Айвен лишь принес букет цветов матушке Кости и все время, пока она готовила, отирался на кухне, всячески смеша ее, до тех пор, пока она его не выгнала. К тому моменту Майлз начал опасаться, что кузен ведет кампанию по переманиванию его кухарки, хотя и не мог точно определить, действует ли Айвен от себя или по поручению леди Элис.
Они уже почти доели десерт — на сей раз по персональной просьбе Айвена был изготовлен пряный пирог с персиками, — когда трапезу прервал сигнал комма. Точнее, сообщение о вызове.
— Там какой-то хмурый тип из СБ вас вызывает, лорд Форкосиган, — сказал Мартин, ввалившись в гостиную.
«Иллиан? С чего это Иллиану меня вызывать?»
Но когда он подошел к ближайшему комм-пульту — а по пятам за ним следовал весьма заинтригованный Айвен, — то обнаружил, что с экрана смотрит хмурое лицо Дува Галени.