Танец сакур
Шрифт:
Выход из сна был медленным и тягучим, как барахтание в теплой воде, веки еле приоткрывались, словно умоляя махнуть рукой на все и снова забыть обо всем. Его пальцев медленно касалась женская рука, еле-еле пахло мандаринами и отчего-то дождем. Если бы не дергающая, колющая, ноющая боль, можно было представить, что они с Лизой добрались, наконец, до Сен-Барта, куда он так хотел ее отвезти, дрейфуют на яхте так далеко, что не видно ни краешка земли, только море и небо.
Лиза… Алексей еще на миллиметр приоткрыл глаза — наклонив голову, перед ним сидела Лиза, Лиза с лицом Кейко. Строгий пучок, так, что изменился даже разрез глаз, бледная кожа, яркие губы. Кимоно, звуки флейты, чайный
Его тоненькая Лиза беременна, ему ничего не снилось, все было правдой, но уж лучше бы было ложью. Скрывала и собиралась скрывать? Ждала момента повыгоднее? поудобнее? жалкая лгунья? чья-то жертва? Зачем она была с ним все эти жуткие дни? Зачем прилетела из Белладжио, где он велел ей безвылазно сидеть? Хотела продемонстрировать лояльность и просить кусок побольше? или переживала и не могла быть так далеко? Теперь Алексей словно по кусочкам вспоминал ее слова: «Мне нужно поговорить с тобой! Сказать кое-что важное! Только лично!», он вспоминал ощущения последних дней, ее теплые руки, ее нежные пальцы, горячие слезы, свой страх, что Лиза может погибнуть из-за него, свою вину. Рядом с ним, беременная, почти родная. Ребенок у ее груди, его руки на ее большом животе, ребенок на его руках — его обожженные пальцы на алебастровой женской или чуть розоватой детской коже.
— Эффектный выход тебе удался! — проскрежетал Алексей, Лиза вздрогнула как от удара, подняла голову, но не выпустила его пальцы из своих рук. — Жаль, аплодировать не могу!
Лиза молчала, все происходило именно так, как она и представляла, но она не собиралась играть в эту игру — ерничать и бросать друг другу обидные слова. И еще она была счастлива слышать его голос.
— Твой или Кейко? — собравшись с силами, выдавил Алексей.
Обидно, но, наверное, Лиза это заслужила.
— Твой и мой, той ночью в Альпах, — тихо сказала Лиза, она всегда будет помнить послевкусие бабушкиного торта и шепот гор.
Его и ее, подумал Алексей. Здесь вечность умиротворения и покоя, вспомнил он Лизины слова, когда они вместе смотрели на ледяные вершины. Как иногда хотелось погрузиться в этот покой навсегда.
— Мальчик, — добавила Лиза. — Сын.
Сын, наследник. Столько всего можно рассказать и передать! Мальчик, его и ее.
Алексей увидел, как по Лизиным щекам текут слезы, соленые капли, одна за другой. Вспомнил странный эпизод из рассказа Честертона про мальчика, который думал, что может остановить дождь. Если бы он так же мог остановить Лизины слезы? Но мальчик не справился, не справится и он.
Алексей медленно, миллиметр за миллиметром выдернул свою руку из ее, потерял остатки тепла.
— Должен подумать, уйди, — он демонстративно закрыл глаза.
Почти не было людей, которых Катя могла ненавидеть, злиться, презирать, желать стереть их в порошок, но не ненавидеть. Что ж, Корнилов занял вакантное место, и если бы он уже не обгорел до полусмерти, Катя бы сама поднесла к нему газовую горелку. Жалкий ублюдок, довел Лизу до рыданий. Она не плакала так даже, когда думала, что он умирает, а сейчас сотрясалась от рыданий, не могла вымолвить ни слова и только качала головой.
В последние дни он стал на редкость популярной
Алексей корил себя за то, что по его вине у Лизы не может быть детей, что ж, теперь его вина перед окружающим миром стала немного меньше — его стараниями Лиза ждала ребенка. Если следовать некой извращенной логике, Алексей сам исправил свою ошибку. Странно, он ни минуты не сомневался, что Лиза беременна именно от него. В прошлом она совершала необдуманные и не совсем понятные с точки зрения обыденной морали поступки, но в том, что не лгала насчет его отцовства, Алексей был уверен. Удивительно, но он даже сам не мог понять, с какого момента начал доверять Лизе: когда узнал о трагедии, личной и профессиональной, случившейся с ней семь лет назад, когда разобрался в предательстве Саюри или когда вспомнил Лизино тепло в недавние страшные и бессознательные дни? Он начал доверять ей, но пока не простил.
Беременная Лиза была красива, той взрослой, чувственной красотой, которая исходит от женщины, познающей одно из чудес этого мира. Как бы хотелось увидеть ее не в безликом белом халате, а в одном из тех нарядов, что не скрывают, а, наоборот, подчеркивают положение будущей матери, прижать ее узкую спину к себе и положить свои руки поверх ее на выступающий живот.
— Алексей, ты слушаешь меня? — прервал его мысли настойчивый голос Сергея. — Я займусь вопросами в Гонконге. Что еще ты хочешь, чтобы я взял на себя? Проклятый Сочи?
— Лиза давно здесь? — невпопад спросил Алексей, сейчас этот вопрос волновал его гораздо больше, чем все дела, выпуски акций и стройки.
— Она приехала самой первой, — быстро ответил Сергей, — В Марсель, потом сюда. Отказывалась уходить из больницы, и там, и здесь, — Дорофеев до сих пор удивлялся преданности Лизы, начиная верить словам жены о ее подруге.
— Зачем? — скорее самому себе, чем другу, задал вопрос Алексей.
— Может быть, потому что ты ей небезразличен. Вообще-то у меня есть безнадежная миссия как-то повлиять на тебя, — усмехнулся Дорофеев. — Я-то считал, что период, когда я разбирался с твоими подружками прошел двадцать лет назад, но Катя думает по-другому.
— Как Лиза вчера?
— Плакала весь вечер и, судя по тому, что моя жена спала рядом с ней, а не со мной, то и всю ночь.
Корнилов медленно закрыл глаза, он снова причинил Лизе боль.
— Слушай, Алексей, глупо думать, что я могу повлиять на тебя, только хочу знать, что ты собираешься делать.
— Как-то участвовать в жизни нашего ребенка, — помолчав, ответил Корнилов.
— Наивный ты человек, — Дорофеев откинулся на спинку стула, — Если думаешь, что тебе дадут «как-то участвовать». Она будет выворачивать тебя наизнанку каждую вашу встречу, а ты потом будешь жалеть о каждом своем шаге.
— Я не могу бросить ни Лизу, ни сына, — проговорил Алексей, с удивлением глядя на Сергея, который души не чаял в своей дочери от первого брака и в их с Катей малышах.
— Бросить тебе тоже не дадут, — усмехнулся Сергей, Корнилов оказался на удивление глуп.
— Говори прямо! — если бы Алексей мог, он бы вспылил, но сейчас мог позволить себе лишь громкий шепот.
— Нет, это ты говори прямо, с ней. И не тяни до того дня, когда она уедет и решит начать жизнь без тебя, когда ты будешь видеть сына по расписанию или втянешься в судебный процесс. А потом будешь жалеть и думать, как она, — Дорофеев знал о чем говорил: глупость и гордость едва не стоили ему потери Кати и их детей.