Tanger
Шрифт:
— Дом помоги мне, помоги, отведи в сторону Сыча, отведи его…
— Иди, посмотри на свое лицо, — сказала она.
Я пошел в ванную. Все лицо было в крови и даже ухо.
Меня радовала и волновала ее ненасытность, казалась игрой, показной сексуальностью, как это всегда бывает в начале. Я опасался той агрессивной силы и неутомимости, которую она умела вызывать во мне, и я утомил, измочалил, безжалостно использовал ее. Удовлетворенный, я с насмешливой и высокомерной благодарностью оставил ее в покое, и тем более поразился,
— О, Маруся! — вздыхал и смеялся я, скрывая свой испуг. И что-то эротически-блядское было в самом звучании этого имени.
Казалось невероятным, что женщина может выделывать такое. Это был танец пизды. Она танцевала с ним брейк-данс в тесных эластичных коридорах. Она почти растворяла его в себе, и своими твердыми крупицами я чувствовал дрожание кончиков ее грудей, движение трубок в ее горле, жар ее глазных яблок, чувствовал все вены ее горящей кровеносной системы. Мне хотелось разорвать ей рот.
Видя это бешенство и безумие, смешно было вспоминать, как я не мог поцеловать ее на чердаке, как она отстраняла-приближала.
Она снова взобралась на меня, когда мы проснулись среди ночи. Я не поверил и даже испугался тому, что он всегда подчиняется ей, будто у нее есть кнопка дистанционного управления для него. Я чувствовал только болезненную твердость его оболочки, внутри же он был вялый, как сырая вата, как кишка. Я вдруг резко проснулся под ней, проснулся от ее рук, стиснувших шею, как спортивный снаряд, от ее острых локотков на моей груди, и возненавидел ее, захотелось ее задушить, стукнуть головой об стену, но он послушно и невыносимо разбухал в ней. И когда это снова подобралось, подступило и произошло, мне показалось, что сперма красная, что я кончил в нее кровью.
Утром было такое чувство, что он проснулся вместе со мной или даже раньше. Смешно было убирать с себя ее руки и ногу, будто за ночь от меня отпочковался странный отросток. Она не отпустила меня и снова нажала эту странную кнопку на нем. Она улыбалась в полусне, а я двигался, зато брюшной пресс подкачаю.
— Зубную пасту забыл купить! — вдруг кончил и одновременно вспомнил я.
Она засмеялась.
— Смешно… всегда так…
— Не знаю, это у вас, мужчин, наверное, всегда так?
Я радовался, что уйду мыться и останусь в ванной один. Но она постучалась в дверь, я открыл.
Смущаясь и будто бы обижаясь, она показывала синяки и кровоподтеки на своем теле.
— Когда моешься после этого, — сказала она со значением под струей душа, — то саднит натертые коленки и локти…
И я вдруг вспомнил такие же Аселькины слова, даже ее интонацию услышал.
— О чем ты думаешь, Анвар?
— Так, ни о чем.
— Нет, ты о чем-то подумал.
— О тебе… Марусь, мне иногда кажется, что ты можешь завязать его на мне бантиком и сделать подарок самой себе.
— Что? — испуганно нахмурилась
— Ты так двигаешься сверху, что можешь завязать его бантиком! — я со смехом показывал на свой член.
— А-а, — поняла она и шутливо-обиженно добавила: — Приличный человек после этого предлагает девушке жениться.
— Знаешь, Марусь… Я когда-то из одного только чувства приличия женился. И что из этого вышло — и ей и себе жизнь испортил.
— Да-да, — с серьезным видом кивала она головой. — Смотри, Анвар, у тебя растяжки здесь, как после беременности бывает.
— Ладно… Давай лучше кофе с мадерой выпьем!
— Ты хочешь напиться, Анвар?
— Нет, просто для вкуса.
— У тебя какая-то тревога в глазах, блеск такой трогательный…
Было сыро, и когда мы шли за водой на источник, снова видели много дождевых червей.
— Червь кольчатый, — сказала она. — Гермафродит, откладывает яйца в коконы.
— Ничего себе! Точно?!
— Да, я же биолог по образованию.
— Это удивительно!
Оставили баллоны с водой и лежали в траве на откосе, смотрели на серые облака. Лицо уставало от рассеянного солнца и фальшивой улыбки. Она кинула палку, и Кен просто побежал, не прослеживая траекторию ее полета. Он бежал так, будто был в большой обуви.
— Поедем с тобой летом в Крым?
— К твоему знакомому писателю?
— И к нему тоже.
— А сколько ему лет?
— Почему он тебя так интересует, Марусь?
— Интересует? Нет, просто переклинило. Ищи, Кен, ищи.
Кен оборачивался на нее.
— Кена возьмем с собой, если он не будет ко мне приставать.
— Он будет приставать к твоему писателю.
Кен повернул на меня свою морду, еле видную в высокой траве. Он не мог найти палку.
— Да-да, поедем, — кивала она и щурилась на солнце. — Потерял, Кен?
Он прибежал без палки и скулил, словно это мы были виноваты. Она взяла другую палочку, взмахнула рукой, но не кинула ее, а Кен убежал, подбрасывая набок зад. Поискал и обернулся. Она кинула палку.
— Кажется, что слышно шум прибоя. А почему бы нам действительно втроем не поехать в Крым?
Она слушала меня и щурилась на солнце.
— Молодец, Кен.
Он принес палку и ждал, когда она снова ее кинет.
— Смотри, какие облака, — сказала она, кидая палку. — Низко так, кажется, черный дяденька выйдет из-за угла.
— Да, точно.
Кен принес палку. Она вздохнула и кинула её.
— Здесь облака кажутся низкими, потому что нет высотных домов.
— Да, точно.
Кен добросовестно принес палку и ждал. Она засмеялась.
Возвращались усталые. Я снова хотел сказать о Крыме и промолчал.
Она повернулась ко мне и так глянула, будто хотела, чтобы я сознался в чем-то, и промолчала.
— Марусь, у тебя тоже такой блеск глаз — сиротливый…
Легли спать все втроем и проспали до самой ночи.