Танталэна
Шрифт:
— Вы полетели потому, что ни минуты не можете постоять на месте, — сказала мисс Мотя с улыбкой. — Мечетесь из стороны в сторону. История назовет вал „Аполлон Неукротимый“.
— Не говорите глупостей, — хмуро ответил Шмербиус, — лучше посмотрите туда. Что они делают?
Дом Верховного Совета снова наполнился людьми. Они, должно быть, пробрались туда через заднюю дверь с одной из соседних улиц.
— Приготовьте пулеметы! — сказал Шмербиус.
— Нет, нам нечего их бояться, — сказала мисс Мотя. — Они и сами напуганы на-смерть. Интересно
Из дверей и окон Верховного Совета на площадь стали выскакивать люди. В страхе они смотрели на нас, затем бежали к третьему дому, выходящему на площадь, к арсеналу.
— В арсенале сейчас никого нет, — говорила мисс Мотя. — Гассан-бен-Дигам, не зная к кому примкнуть, еще вчера вечером уехал куда-то с удочкой рыбу ловить. Хитрец, он примкнет к победителю.
Все новые и новые толпы людей выходили из здания Совета, испуганно перебегали площадь и входили в арсенал.
А здание Совета наполнялось другими людьми — полуголыми неграми с медными обручами на шее. В руках у них были палки и железные прутья. Кой у кого были и ружья. Это — взбунтовавшиеся рабы из доков, из портов, из угольной свалки. Они выгнали испуганных джентльменов удачи из здания Верховного Совета и заполнили все этажи.
Из широко раскрытых дверей Оперы до нас донесся легкий запах дыма. Мисс Мотя послала одного из своих солдат узнать, в чем дело. Вернувшись, тот испуганно сообщил, что Опера горит.
— Ядро, — сказал он, — попало в склад декораций и подожгло их, как солому. Задняя дверь Оперы отрезана от нас огнем.
— В конце концов Эрлстон не такой уж плохой артиллерист, как я думал, — сказал Шмербиус, кивая головой.
— Что же делать? — спросила мисс Мотя. — Рабы каждую минуту могут перейти в наступление. Да и джентльмэны удачи, захватив в арсенале оружие, попробуют нам отомстить. Мы в западне.
— Нет, нет, — сказал Шмербиус. — Нам рано отчаиваться. Пусть доки и Опера, создания моих рук, моего сердца, погибнут. Остаются еще самолеты. Аэродром в четырех километрах от Форта Подковы. Неужели Ли-Дзень-Сянь не догадается овладеть самолетами?
Он побежал к телефону, чтобы звонить Ли-Дзень-Сяню. Через минуту он вернулся бледный, как полотно.
— Телефон испорчен, — сказал он. — Половина здания в огне! — Вдруг он схватился за голову.
— Наверху, в комнате над сценой, Мария-Изабелла, моя лучшая певица. Я запер ее на ключ, чтобы она не сбежала.
— Дайте ключ, — закричал я. — Я пойду и приведу ее сюда.
— Поздно, — сказал он. — Лестница, должно быть, в огне.
— Дайте ключ! — заревел я, сжимая кулаки. — Дайте ключ, говорят вам!
Он сунул руку в карман и протянул мне ключ.
Я вихрем взлетел на сцену. Здесь было так дымно, что электрические фонари казались мутными красноватыми пятнами. Рядом раздавался оглушительный треск. Это в соседнем помещении — в складе декораций — работало пламя. Я набрал в легкие воздуху и побежал за кулисы, в коридор, в который выходили двери актерских
Я взбегаю наверх. Еще поворот лестницы, еще. И я стою на площадке перед запертой дверью. Здесь жарко, как в раскаленной печи, и нечем дышать. В дверь с той стороны кто-то бешено колотит кулаками, а из замочной скважины тянется тоненькая струйка дыма. Я открываю дверь, и прямо на меня валится Мария-Изабелла.
В ее комнате горят занавески, горит постель. Из деревянного шкафа, идет дым. Огонь добрался и до нее, у нее вспыхнуло платье. Девушка прыгает и безумно кричит.
Я валю ее на дымящийся пол, чтобы потушить ее платье. Это мне удается, платье тухнет. Тогда я взваливаю ее на плечи и бегу вниз по лестнице. Один поворот, другой, третий. Но дальше — пламя. Лестница горит. Что делать? Я пробегу через пламя так быстро, что оно не успеет схватить нас. Осталось всего двадцать-тридцать ступенек. И я бросаюсь в огонь.
Вдруг я падаю, увлекая за собой свою ношу. Горящая лестница не выдержала нашей тяжести. Я лежу на полу, в дымном коридоре, разбитый, обожженный, задыхающийся. Но нельзя терять ни минуты. Я поднимаюсь на ноги, беру несчастную девушку, выбегаю на сцену и прыгаю в зал.
Огонь уж пробрался и сюда. С легким треском пожирает он сухое дерево кресел и стульев. Весело и дружно горят баррикады. Путь к выходу нам отрезан. Я смотрю в бледное лицо Марии-Изабеллы. Она лишилась сознания, глаза у нее закрыты.
Я сажаю ее на стул и падаю у ее ног на пол.
О, воздуху мне, воздуху!
Глава семнадцатая. Автомобильная гонка
Но судьба не хочет моей смерти. Выход есть, я вспоминаю о нем.
Взвалив Марию-Изабеллу на плечи, я подошел к люку, ведущему в подземелье. Открыть его нетрудно. Я спускаюсь по винтовой лестнице, освещая себе путь горящей ножкой стула. Каким свежим и живительным показался мне воздух этой затхлой ямы! Здесь нет дыма, и я могу свободно вздохнуть.
Я быстро иду вперед, не обращая внимания на черепа и кости. Главное — спасти жизнь Марии-Изабеллы.
На полдороге мой факел погас. Я бросил его и пошел дальше в полной темноте. Девушка висела у меня на спине, как мешок, но я чувствовал теплоту ее тела и знал, что она жива.
Вперед, вперед, вперед, через кромешную тьму. Тьма — неважно! Лишь бы шли ноги. Лишь бы не упасть. Вот, наконец, и лестница. Выбиваясь из сил, я лезу наверх. Еще ступенька, еще, еще! Открываю люк, вылезаю и — падаю в объятия отца!