Таня Гроттер и Болтливый сфинкс
Шрифт:
– Больше нет.
– А некромагии Глеб лишился полностью?
– Даже хвостиком дохлой мыши теперь не шевельнет. Хотя, может, и не надо им шевелить? – задумчиво спросил академик.
Заметно было, что эта мысль показалась ему интересной.
– И как он это пережил? – спросила Таня.
– Свеколт утверждает, что в первые часы болезненно. Как наркоман, которому сказали, что дозы больше не будет, даже если он перегрызет зубами все батареи города… Глеб заигрался, но игра закончилась. Пусть привыкает жить по новым правилам. Без тросточек и власти. Пусть скажет
– Все же не понимаю, почему Глеб не желает меня видеть! – сказала Таня с обидой.
Тут в который раз сработало общее для всех девушек правило, которое в краткой форме можно сформулировать так: кошке, может, и не надо в комнату, да вот ее туда не пускают.
Академик щелчком отогнал лезший ему в рот ус.
– А почему человек с ожогом на коже не хочет, чтобы его друзья участливо тыкали в ожог пальцем? Глеб уже видел тебя после Тартара, и, думаю, ему хватило этого, чтобы понять, что у вас все кончено. Ты потеряна для него навсегда, и он нашел в себе силы начать все заново, не растравливая память… Насколько я знаю, Глеб собирается перебраться в Нижний Новгород. Там у него какие-то дальние родственники. Правда, вначале нам нужно залечить ту рану, что он себе нанес.
– Это невозможно! Она нанесена косой Мамзелькиной! Даже Ягге ничего не сможет сделать! – с грустью сказала Таня.
Академик был не столь категоричен.
– Сделать-то она действительно ничего не смогла, – сказал он, с лукавым видом разглаживая усы. – Зато у Ягге нашелся небольшой бочонок… гм… медовухи. Мамзелькина, явившаяся за Глебом вчера вечером, случайно вспомнила, что потеряла на Глеба разнарядочку. Взяла под мышку бочонок и отбыла, пообещав искать ее лет шестьдесят.
– Но рана-то никуда не делась? – озабоченно спросила Таня.
– Осколки старой костяной косы, остававшиеся в ране, Мамзелькина забрала с собой. Попутно она сурово предупредила некромагов, чтобы не смели больше трогать ее инвентарь. Разумеется, сама рана осталась. Гноящаяся, очень запущенная, но с ней Ягге уж как-нибудь справится, особенно если Аббатикова перестанет подкладывать Глебу всякую дохлятину под матрац. Из благих соображений, разумеется, но воняет ужасно, – заверил ее Сарданапал.
С души у Тани упал камень.
– То есть Глеб будет жить, и он теперь…
– Ага. Обычный молодой человек призывного возраста с пропиской на Урале и склонностью к гайморитам.
Последние слова академик проговорил рассеянно, прокручивая на пальце перстень повелителя духов. Заметно было, что его заботит совсем другая мысль. Возможно, главная, из-за которой и состоялась их встреча.
– Тут до меня… м-дэ… долетели некоторые слухи… – осторожно начал он.
Таня напряглась.
– Какие?
– Относительно… м-дэ… твоих дальнейших намерений… Я хотел бы понять, насколько они… м-дэ… соответствуют фактической базе, на которой… м-дэ… зиждутся.
Таня подумала, что, когда академик смущен, он выражается точь-в-точь как Шурасик.
– Ягге? – спросила Таня понимающе.
Академик кивнул и извиняющимся голосом
– Она сказала, что ты не считаешь это секретом.
Таня не стала спорить и сердиться на Ягге.
– Какой уж тут секрет? Как можно навсегда улететь из Тибидохса так, чтобы для всех это осталось секретом? – сказала она с печальной иронией.
– Ты уверена, что после не пожалеешь? Перечеркнуть все можно довольно быстро, а потом всю жизнь кусать локти. Может, следовало бы прежде доучиться? Тебе остался всего год магаспирантуры!
– И годика три ординатуры… А потом лет так семь стажировки… Ну и совсем чуточку докторантуры, – насмешливо подсказала Таня.
Сарданапал смущенно закашлялся.
– Согласен, маги учатся несколько… э-э… затянуто. Зато и объем знаний… м-м-м… впечатляет. У некоторых же… м-дэ… определенно есть задатки. Разумеется, наверняка судить нельзя, но по некоторым признакам… э-э…
Таня улыбнулась, оценив, как осторожно академик похвалил ее. Сами по себе знания – это куча бесполезных кирпичей, которые, если не знаешь, что из них построить, так и останутся кирпичами.
– Ну да… Логика есть… – рассеянно сказал академик, когда Таня поделилась с ним этой мыслью.
И он, и Таня одновременно ощутили неудобство, которое испытывают люди, внезапно осознавшие, что им все сложнее нашаривать общую тему для беседы. И что даже молчание, прежде дававшееся им так легко, теперь становится мучительным.
И Тане, и Сарданапалу было понятно, что сейчас им придется затронуть главное, чего оба так тщательно избегали.
– Я правильно понимаю: ты оставляешь Тибидохс и перебираешься к Ваньке в эту… э-э… хижину с тростниковой крышей? – спросил Сарданапал.
– В России нет хижин с тростниковыми крышами. Морозы слишком сильные, да и тростник пришлось бы везти издалека… – мягко поправила Таня. – И потом вы не поверите, но мне туда действительно хочется!
– А ну да, ну да… – вновь рассеянно сказал академик. – Ты, главное, поясни мне вот что: это все из-за Ваньки? Из-за того, что он… м-м-м… лишился магии и потерял формальный повод… э-мю-э… находиться на Буяне, а ты его любишь?
Таня медленно покачала головой.
– Не только из-за Ваньки. Тарарах же живет здесь без всякой магии, и ничего. Правда, у Тарараха бессмертие, зато у Ваньки многоглазка. Ее действие теперь навсегда. Многоглазка дает мудрость, знание пути и даже возможность заниматься ветеринарной магией.
– И ты будешь ему помогать? В лесу, где четыре месяца в году снег, четыре грязь и четыре комары?
– Мне кажется, вы как-то очень приблизительно представляете себе лес, – осторожно заметила Таня. – Опять же с драконболом я не завязываю. Буду тренироваться сама, помогать тренировать команду и участвовать в матчах. С Соловьем я уже поговорила, – сказала Таня.
Академик встал, поправил очки и внимательно всмотрелся в Таню.
– Мне нравятся твои глаза. Они спокойные. Ты ведь нашла себя, не так ли? Полоса метаний завершилась? – спросил он после долгого молчания.