Таракан из Руанды
Шрифт:
Позднее, когда она стала донимать отца расспросами, ему все же пришлось рассказать об истоках вражды хуту и тутси. Давно, когда страна называлась еще Руанда-Урунди, а где-то далеко-далеко в большом мире назревала кровопролитная война, на эти земли пришли сначала германские, а потом бельгийские колонизаторы. Руанда казалась им дикой, первобытной страной, и они стремились устроить жизнь здесь по тем же законам, что и на далекой родине. Они начали строить города, прокладывать дороги, возводить школы, суды, церкви и отделения полиции. На землях Руанды испокон веков мирно уживались три народа. Большинство – хуту: коренастые, с широким приплюснутым носом, с курчавой шевелюрой и темным, почти смоляным цветом кожи. Тутси – высокие, худощавые, с кожей кофейного оттенка. Были, конечно, еще тва – пигмеи, обитающие в буше [5] .
5
Обширная пустынная территория, заросшая кустарниками и низкорослыми деревьями.
С того дня Оливия стала невольно присматриваться к соседям и одноклассникам в школе, пытаясь угадать, кто их них хуту, а кто – тутси. Это стало тайной игрой: словно расставлять фигуры на шахматной доске перед началом партии. Вон та невысокая девушка, ладная, округлая, с корзиной на голове, – наверняка хуту. А вон тот парень, в кепке, длинный, тощий, как жердь, – точно тутси. И вон тот, на велосипеде. А вот этот, в клетчатой рубахе? Худощавый, высокий, но нос – как раздавленный клубень, запеченный в углях костра. Так кто же он, тутси или хуту?
– Папа, а мы кто, хуту или тутси? – спросила однажды за ужином Оливия, болтая ногами под стулом.
За столом повисла тишина. Было слышно, как звякнула вилка. Легкий ветерок, ворвавшись в столовую, взметнул прозрачные занавески. Оливия подняла глаза и увидела растерянные, обескураженные лица родителей. Марк, который приехал погостить на каникулы, насмешливо уставился на отца, выжидая, как тот выкрутится.
– Я что-то не то сказала? – покраснела Оливия.
– Нет, все в порядке. Но почему ты спрашиваешь?
– Так, ребята в школе болтают всякое…
Марк бросил быстрый взгляд на отца, но тот и бровью не повел.
– Что ж, – сказал отец, отложив приборы и скрестив пальцы в замок. – Я тутси. А твоя прекрасная мать – хуту.
По радио тихо пели церковные гимны. Мама закрыла глаза и помассировала виски, как будто у нее внезапно разболелась голова. Оливия понимала: что-то невысказанное присутствовало так же ощутимо, как мошки, облачко которых бестолково толклось под лампой.
– А я? – тихо спросила Оливия.
– А ты – руандийка, моя маленькая птичка, – улыбнулся отец, легко коснувшись указательным пальцем кончика ее вздернутого носа, который, как считала Оливия, критично разглядывая себя в зеркало по утрам, сильно ее портил. – Не забивай свою прелестную головку всякой ерундой.
– Кто-нибудь хочет добавки? – спросила мама. – Рагу сегодня удалось на славу, не так ли?..
После ужина, убирая со стола посуду, мама тихо спросила у отца:
– Зачем обсуждать это с детьми?
– Это история ее народа. Ты бы предпочла, чтобы она росла, не зная своих корней?
– Она пока не готова знать всю правду.
– Если спрашивает, значит, готова.
В тот вечер все шло наперекосяк, отец и брат сильно поссорились. Оливию рано спровадили спать, но она, притулившись на лестнице, прислушивалась к голосам, доносившимся из гостиной.
– Ребята из университета вступают в РПФ [6] ,
6
Руандийский патриотический фронт – военно-политическая организация, основанная в Уганде выходцами из тутси, покинувшими страну из-за гонений, а также хуту, которые придерживались умеренных взглядов.
7
«Те, кто нападает вместе». Группировки воинственных ультрапатриотов, которые поддерживали движение «Власть хуту», вели свое происхождение от клубов футбольных фанатов.
– Думаешь, ты герой? Ошибаешься. Ты поймешь это, как только над головой засвистят пули и рядом упадут твои товарищи. Ну какой из тебя вояка? Ты и оружие-то никогда в руках не держал!
– Так что же, покорно ждать, пока в студенческий кампус ворвутся головорезы с мачете и порешат всех, в чьем паспорте не та отметка?
В гостиной повисла звенящая тишина.
– Знаешь, отец, прежде я никогда не задумывался о том, кто я – хуту или тутси. Я просто жил, учился, играл с друзьями в футбол, мечтал стать учителем и встретить хорошую девушку. Но теперь каждому приходится делать выбор. И я выбрал быть тутси. Я не хочу умереть по ошибке, понимаешь?
«Я все думаю, думаю, не в силах избавиться от мысли, что и отец, и мама, и брат предвидели наступление черного дня. Знали тех, кто точит ножи, только и выжидая условного сигнала. Они годами жили с ними бок о бок, приветливо улыбались при встрече, болтали по-соседски. Родители предугадывали, какая участь уготована всем тутси. Но в последней отчаянной надежде, веруя в разум и справедливость, в доброту людей, в милость Бога, сами же высмеивали страшные предчувствия. Ведь хуту, как и тутси, ходят на исповедь и к причастию, целуют на ночь детей, любят всласть посмеяться над забористой шуткой и не прочь пропустить по бутылочке бананового пива пятничным вечером… Словом, люди как люди».
Глава 5
Рубец говорит: «Раньше я был раной».
Католический колледж Святого Сердца в Монреале основан в середине девятнадцатого века, это одно из старейших учебных заведений провинции Квебек. Обучение обходится семьям девочек в солидную сумму, но конкурс большой, без серьезных экзаменов и рекомендаций не попасть. Как и в большинстве старых колледжей, здесь свято чтут традиции. В старших классах каждая воспитанница должна один день в неделю – субботу, чтобы это не стало помехой учебному плану – посвящать общественному служению. Девочки, которым хотелось провести выходной с семьей, сходить в кино, на свидание или просто пошататься по торговым моллам с сияющими витринами, втайне роптали. А Оливия ждала каждую субботу с нетерпением. Воспитанницам запрещалось покидать колледж без сопровождения родителей, попечителей или куратора. Госпожа Арно навещала ее нечасто, так что волонтерство в монреальской больнице Шрайнерс было для Оливии единственной возможностью вырваться из школьной рутины хотя бы на короткое время.
– Ума не приложу, что ты торчишь в этой богадельне? Дрожь пробирает от одного только больничного запаха, – удивлялась, прихорашиваясь перед зеркалом, Лаура.
Однажды она пожаловалась Оливии, что ей надоело умирать со скуки по субботам, обходя с маленьким пылесосом бесконечные стеллажи книг в запасниках библиотеки Сен-Сульпис, и за компанию напросилась в клинику Шрайнерс. Правда, с дежурства она сбежала уже через полчаса («надраивать шваброй полы в палатах или выносить утку – ну уж нет!»). После этого Лаура попробовала быть помощником флориста в парке Мезонёв, примыкающем к Ботаническому саду Монреаля («целый день на солнце – к вечеру мое лицо стало красным, как спелый помидор!»), разливала похлебку бездомным в Суповой кухне одного из благотворительных обществ («гадость, гадость, от меня до сих пор разит мерзким варевом»), а с недавних пор раздавала прихожанам собора Мари-Рен-дю-Монд перед мессой распечатки торжественных гимнов, которые будут исполняться во время службы («все очень, очень респектабельно – собирается прекрасное общество, самые уважаемые семьи города, из старой аристократии»). Оливия улыбалась, слушая ее рассказы, но не променяла бы клинику ни на какое другое место.