Тарантул
Шрифт:
Кажется, здесь проходили бои местного значения. Во всяком случае, трудолюбивые санитары таскали носилки, крытые простынями, с удивительной регулярностью. Снег у забора и под деревьями был перепахан и розовел кусками, как самоцветы. У конуры лежал пес, скалясь в предсмертном оскале. Темная кровь под ним замерзла и казалось, что Джульбарс припаян к огромному леденцу. Окна на веранде были выбиты; а сохранившиеся стекла продырявлены пулевыми отверстиями.
В комнатах наблюдался вселенский разгром, словно по всему дому продралась исступленная стихия, разрывающая в клочья
Люди в гражданской одежде задавали мне какие-то странные, незначительные вопросы, я отвечал на них. Создавалось впечатление, что все мы участвуем в кровавом шоу, а пресыщенная зрелищем публика в амфитеатре скучает, поглядывая на наши жалкие потуги её развлечь.
Из всего увиденного и услышанного для меня проявилась следующая картинка: те, кто убийством Алисы «увел» меня из дачного дома, прибыл сюда с единственной целью — добыть наследство Лаптева. Они перетряхнули все комнаты и, возможно, обнаружили то, что искали. Потом, думаю, возникла банальнейшая разборка за право владеть наследством. И вот результат: четыре трупа и один тяжелораненый.
— Товарищ подполковник, — услышал молодой голос, — установили личности убитых… Все из транспортного отдела внутренних дел МПС.
— И что они тут делали? — задал вопрос невидимый мне служака.
Я мог ответить на этот вопрос, но решил промолчать. Все оказалось намного проще, чем можно было предположить. Враг определился, оказавшись мне знакомым.
Гибель Лаптева взорвала ситуацию; и в осколках этого беспощадного взрыва погибла Алиса, её смерть на моей совести и тех, кто не пощадил её невинную душу. Мне остается лишь попросить прощение у моей женщины и найти затейников, чтобы каждый из оставшихся, понял: лучше сдохнуть на рельсах, чем существовать на полустанке под названием «Жизнь».
По причине начала гражданской войны в вверенном районе все проблемы для моей милиции, связанные опять же со мной, угасли, как звезды на утреннем небосклоне. Обо мне забыли, посчитав, что я выполнил свою роль в следственном деле по ЧП на даче имени красного командарма Иванова. Что-что, но алиби у подозреваемого в убийстве молодой женщины оказалось слишком надежное.
Меня вернули в камеру, как вещичку в шкатулку, и я получил возможность снова спокойно поразмышлять о судьбах человечества, включая и свою.
Предположим, между подельниками случился кровопролитный раздрай и причина его была настолько весома, что боезапас никто не жалел. Что же такое хранил господин Лаптев?
Сейчас, как раньше, за идеи не шлепают; нынче уничтожают только за грошики. Неужто мой отчим закопал на грядках клад и мне не сказал? Равно как и другим. Нехорошо с его стороны. Теперь голова болит у живых.
Как все некстати. И то, что сижу в казематных стенах, и что голова, как чугунное ядро во время взрыва над вражескими редутами. Не простудился ли я снова? Этого ещё не хватало.
Нельзя болеть, Чеченец, сказал я себе, завтра ты должен быть на свободе. Думаю, моя мама начала поиски
Эх, мама-мама… Я не самый хороший сын, прости. Какой есть.
Однажды мы долго с Ю играли на солнцепеке, у неё была панама, но она её не любила и забывала надевать, и вот однажды ночью у девочки поднялась немыслимая температура — кипела кровь. Правда, об этом никто не догадывался. Все решили — простудилась. И на вторую ночь у Ю кипела кровь. Собрался консилиум, долго и громко спорили, нахлебники беды, наконец явилось невразумительное медицинское светило, оно осмотрело Ю и сказало:
— Потреблять черешню… в неограниченном количестве…
— И ему? — нервничала мама, показывая мне науке.
— Молодому человеку?.. Не помешает-с…
И вот я живу, а Ю — нет. Думаю, знаю почему она умерла.
Ю была маленькая и не понимала, что нужно потреблять витамины. Правда, когда потребляешь их в неограниченном количестве, то возникает впечатление, что жуешь кусок резины. И Ю ела черешню только в том случае, если я начинал смешно плеваться в неё косточками. Она смеялась и уморительно закрывала руками лицо, как взрослая. Жаль, что только теперь понимаю, как можно было спасти сестричку — постоянными плевками черешневыми косточками.
Помню, у неё были странные р а н н и е глаза, как у человека ведающего о своей мгновенной судьбе.
Когда Ю, точно куколка, лежала в коробке гроба, раковины её век были плотно закрыты. Мы с ней были в комнате одни, и мне показалось, что Ю силится разлепить раковины… я пальцами попытался помочь ей — и увидел в створках раковины перламутровые, как утро, черешнево-онкольные жемчуга.
Ю умерла утром — ранним утром, около четырех.
Теперь мне иногда удается посмотреть на мир её, Ю, глазами и мне кажется, что она просто не захотела жить в этом мирском смердящем хлеве. Ю предпочла иной мир, неведомый нам, и за это её трудно осуждать — каждый человек вправе выбирать свою судьбу.
Новый день начинался для меня трудно. Я пылал, как печка, и мне выдали две пилюли, чтобы погасить жар простуды. Это мало помогло, но сам факт отношения людей в форме к человеку без шнурков и ремня воскрешал к жизни.
Наконец лязгнула дверь и был дан приказ на выход с вещами. Вещи отсутствовали, кроме Чеченца, весело запрыгнувшего на мою зашеину.
В каком-то тусклом и стандартном кабинете следователь Бондарь, смятый от бессонницы и болей в желудке, прочитал краткую лекцию о неотвратимости наказания и взял подписку о невыезде из Ветрово.
Расставание с любителем кефира было без печали, и я, выбравшись за ворота каталажки, обнаружил, что мою персону встречают, как контр-принца на Багамских островах.
Почетный автомобильный кортеж из импортных колымаг в серенькой притюремной местности видение не для слабонервных. Горожане пугливо переходили на противоположную сторону улицы и ускоряли шаг. Бритоголовые личности у лакированных бортов как-то не располагали к душевной щедрости и улыбкам. Господин Соловьев отмахнул мне — добро пожаловать в мир криминала, сукин ты сын!