Тарантул
Шрифт:
— Ты чего, Леха? — услышал голос женщины. — Что потерял?
Не ответил — я вдруг понял, что раньше или позже тоже буду впаян в лед неизвестности.
… Скорый поезд прорывался в глубину страны, распластавшейся за едва угадываемым горизонтом. В окошках, прикрытыми занавесочками, мелькали мятые и сонные лица пассажиров, не выражающие ничего, кроме скуки. Для них — этот переезд, тревожно звенящий сигналом, полосатый шлагбаум, дорога, петляющая из зимнего леса, странный для этих глухих мест современный автомобиль со смутными силуэтами есть лишь мгновение, мазок, штрих во вселенной
— Занавесочки с рюшечками, — сказал я.
— Что? — не услышала Алиса из-за боя колес. — А помнишь наше путешествие из Стрелково?
— Кстати, — вспомнил. — Иван поздравлял с Новым годом.
— Да? — странно посмотрела, как из другого мира.
— Да.
— Как они там? — вернула обычное выражение лица.
— Зинка родила богатыря. И знаешь, как его окрестили?
— Догадываюсь, — засмеялась. — Иваном?
— Абрамом, — пошутил я.
— И хорошо: красивое, древнерусское имечко, — хохотала. — Алешка, я тебя хочу…
— Прямо сейчас? — испугался. — Люди же смотрят и… собака…
— Джульбарсик отвернись, скотина.
— Гав! — возмутился пес.
Мы дурачились в машине, а поезд уходил в неизвестную колдовскую стынь родины и никакая сила не могла задержать его хода.
Шлагбаум поднялся — и авто, скакнув на рельсах, перевалило на территорию, где шла, как выяснилось, невидимая партизанская война.
Сначала на повороте к даче мы заметили мощный джип с тонированными стеклами, скосившийся на обочине, и не придали этой мелочи никакого значения. Мало ли в нашей местности импортных колымаг с любителями природных красот. Затем, подъезжая к участку имени легендарного красного командарма Иванова, увидели, как от забора стартует «Волга».
— Догоним, — азартно заорала Алиса. — Ворюги проклятые!..
— И перегоним, — задумался я. — Нет, лучше займем круговую оборону.
Судя по следам, оставленными непрошеными гостями, их было двое. Первый выбил окно на веранде и открыл дверь. Второй с руководящим достоинством взошел на дачу, как на постамент.
Небольшой разгром доказывал: они что-то искали. Что? Маленький декоративный сейф был самым безжалостным образом взломан — из него выпали на пол ассигнации отечественного образца. Плотно покрывая пол, они походили на цветной коврик.
Мы босиком походили по этому коврику, будто гуляли на лесной полянке.
— Миллионов сто рубликов, — предположила Алиса. — Или больше?
— Меньше-больше, все это пыль для наших гостей, — сказал я.
— Ой, Алешка, что-то все это мне не нравиться.
— Мне тоже, — признался. — И лучше будет, если ты, родная моя, отсюда…
— Почему?
— Высокое напряжение.
— А я в резиновых перчатках, — заявила. — И вообще, я умею стрелять.
— Чем? — усмехнулся я. — Глазками?
— Нахал, — дурашливо забарабанила кулаками по моей груди. — Меня Арсений научил… отстреливаться…
— Муж? Кто он у тебя на самом деле?
— Военная тайна.
Мы кружили в легком танце на денежном коврике и несли невозможную ахинею. Я смотрел в глаза женщины и видел в её зеркальных зрачках отражение Чеченца. Он темнел лицом в размышлениях о будущем, которое было покрыто тьмой неизвестности.
Я надеялся, что Новый год откромсает всю прошлую, кровоточащую жизнь, и 1-ое января для меня будет, как чистый лист бумаги для первоклашки. Увы, так не бывает. А если подобное и случается, то в книжках про вымышленную жизнь, похожую на глазурной пирог в день именин сердца.
Я чувствовал опасность — она неотвратимо приближалась, как цунами на коралловые острова Полинезии. Аборигены под кокосовыми пальмами были обречены; единственное, что отличало меня от них — иллюзия, что я могу выплыть из штормовой волны на берег, где пританцовывает поющий старичок в домотканой рубахе.
Первое, что требовалось: освободить остров от туземки. Однако Алиса не хотела покидать меня в трудную минуту и требовала винтовку образца 1891 года. Я убеждал, что сумею отбить все атаки неприятеля. Вместе с Джульбарсом.
— О, бедный песик! — вскричала женщина.
— Он твой, дорогая, — поспешил я. — Сделай приятный сюрприз супругу. Если он после Парижа, не потерял чувство юмора к нашей жизни.
— Во! — засмеялась Алиса. — Ему для полного счастья именно пса не хватает. Будет выводить его каждый день в шесть утра…
Посмеявшись, на том и порешили: будет мужу сюрприз с хвостом.
Сборы были недолгие — Алиса, кутаясь в шубу, вышла на крылечко, серебряное от инея и морозца, топнула ножкой:
— Эх, барыня-молодушка! Вышла за околышко! Ждите, сосенки-скрипенки, меня на Восьмое марта, — картинно поклонилась деревьям. — Берегите вот этого касатика, — потрепала мою голову.
Я чмокнул в щеку, нарумяненное зимним солнцем, и моя женщина, утонув в удобном кресле спортивного лимузина, удало свистнула псу. Тот с реактивной радостью отозвался и прыгнул в салон авто. Я покачал головой: скотина, а понимает, где будет лучше.
— Пока, Чеченец, — и «пежо», прокручивая рифлеными колесами на снегу, удалилось в глубину пространства, насыщенного серебристым отливом.
Жизнь меня так и не научила различать цвета. Наверно, я превратился в дальтоника, как и большинство населения новообразованной республики. Проще жить при тусклом и сереньком свете — никаких душевных волнений. Все тип-топ, как в гробу из ореха, сработанного пройдошливыми мастерами из штата Вирджиния.
Я ничего не почувствовал, глядя, как оседает холодная меловая пыль после автомобиля, в котором находились мои родные люди и звери. Потом, шкурой испытав мороз, поспешил в дом. Необходимо было привести себя и мысли в порядок. Признаюсь, мысли были сумбурны, как ночь любви.
Что-то неведомое и серьезное происходило в мире, кинутом мною, как миллионы на пол. Я присел на корточки и принялся механически собирать вощенную бумагу. Ее было так много, что она не воспринималась серьезно.
Для нищего и полуголодного населения, для которого один рубль имеет высший смысл бытия, этот денежный коврик вызвал бы либо обморок, либо пролетарскую ярость. И действительно, зачем, находясь в здравии, хапать э т о в столь неограниченном количестве, услаждая себя надеждой, что, представ перед Господом нашим, можно будет от него откупиться.