ТАТУИРО (HOMO)

Блонди Елена

И на дне ее глаз – нашел. Понял. Не думая. Знание накрыло его с головой. Он – может!

«Кадрррр дня!!!» – прогремело в голове шутовское Петькино. И знание того, что сможет он сделать, знание огромности Дара – накрыло мгновенно и сильно. Это было, как стоять и смотреть с обрыва на Большой Каньон. И знать, что весь этот Каньон – ты. Маленький ты, стоящий на краешке себя, неохватимого взглядом и мыслью.

Следом пришло видение жестких ладоней, плотно накрывших медленно текущую воду. Чтоб, из маленькой щели меж пальцев вырваться узко и грозно, лезвием в небеса.

Витька выпрямился, оттолкнул Наташу ладонями. И заорал, кинул крик в потолок, взметывая плывущие в смутной высоте

кисейные полосы. Шагнул над ступенями, наступая на запах, перемешанный с багрянцем света. Шевельнул и выгнул в лук оба позвоночника – свой и змеи, что распласталась меж лопаток, прильнув головой к виску. И рванулся вверх, сквозь вихрь заметавшихся нежных полос. Прошиб потолок. Вырвался в ночное небо…

Оставшая на ступенях женщина, запрокинув лицо, смотрела на вырванную полетом неровную звезду в стеклянном потолке. И чуть не упала, схваченная чужими руками.

Огромный мужчина, притиснув ее к себе каменным локтем, сдирал с себя прильнувшую татуировку. Жесткие пальцы сжимали тонкую змеиную шею и уже белые тонкие косточки, прорвав расписную шкуру, топорщились в стороны. Наташа билась у твердого бедра, натыкаясь плечом на торчащий член, искала ногами опору, но ступени падали вниз, не давая опоры. Медленно, сильно подтягивая, рыча от боли, мужчина отрывал змею, оставляя на коже кровоточащую полосу. Полуоторванная голова татуировки вывернуто болталась над кусками студенистого мяса и тонкими спицами сломанных ребер. Вот оторвал, бросил на каменный пол изуродованное тело. Наступил ногой, растирая в дрожащие клочья. И вывернул девушку грудью вверх, подхватил под талию. Держа на руке, распахнул ей колени, протиснулся бедрами, не давая сомкнуться, заорал победно, ухватывая себя у корня, направляя…

Но, поскользнувшись на растоптанной змее, споткнулся, рухнул на вязкую плотную подушку запаха над спуском. Мгновение лежал на пустоте, не поднимаясь, но и не падая. Наташа, высвобождаясь из ослабевших пальцев, неловко взмахнув руками, утвердилась вновь на грани. И в ту же секунду мужчина рухнул в темноту. Запах, что держал его, сомкнулся над широко раскрытым ртом, закупоривая его. И потяжелел, давя на беспомощные глаза, на окровавленные изгибы по обнаженному телу.

Девушка, покачиваясь на верхней ступени, чертила, сплетая пальцы, фигуры-тени-письмена – для стен и людей. И смотрела, смотрела, как исчезают в глубине, размываясь, искаженные черты человека, что захотел расстаться с данным ему Даром…

Глава 23

Витька открыл глаза и стал смотреть сквозь решетку ресниц на солнечные знаки.

По светлой стене, скользила к потолку, размываясь, бледнея, становясь ярче, бесконечная золотая сетка. Солнце плело зыбкие письмена, они складывались и скрещивались, разбегались к самым краям рисунка, исчезая, растекаясь по светлой поверхности стен.

Немного болела голова. Не поворачиваясь, слушал – шаги, шорох, звяканье. Вздохнул. Позади изголовья скрипнуло, рука легла на лоб, взъерошила волосы. Мелькнуло прохладой по сонной коже лба толстое серебряное кольцо. Витька взялся пальцами, потащил прохладу к глазам. Прикрыл веки, наслаждаясь.

– Мне снился сон, такой сон, – сообщил, слушая кожу и серебро. Как отступает под кольцом ноющая далекая боль.

– Я в автобусе ехал. Знаешь, Нат, я часто вижу, как еду один и не знаю куда. Уезжаю из знакомых мест в чужие. Все за окнами меняется. И я боюсь. Неуютно так. Думаю, а как обратно?

Он поворочался. Подождал. Девушка молчала. Чуть шевельнула пальцами на его веках.

– Ага, так хорошо. Ну вот. И автобус привез меня в маленький городок. Я понял, он последний и обратно мне пешком. Или – оставаться. Но там хорошо. Я

в такое место и хотел, и бывал уже, только… ну, оно то же самое, только все время разное, понимаешь? Маленькие домики стоят на желтом песке среди корявых деревьев. А за домиками – море. Тихое такое. В две полосы. Там вдоль пляжа идет узкая коса метрах в пяти от берега. Как… как меч, наверное. И получается такой лягушатник с мелкой прозрачной водой. Да, а под деревьями мне снились лягушки, представь! Большие и важные. Смотрели. Очень красивые глаза у них – желтые с черным зрачком. Как полированные камни на просвет. И – чайки. Везде. Белые с черным, стоят в воде по колено. По колено красных ног… Скажи, Наташк, звучит песней, да? По-ко-ле-но крас-ных ног…

Витька потянулся. Сморщился от боли в натруженных мыщцах, да что такое, ноги болят, плечи… Потащил прохладную руку к губам, поцеловал и стал говорить дальше, касаясь губами краешка серебряного кольца:

– Во-от… я стою, значит, осматриваюсь. А камеру прижимаю к груди, в автобусе давка была, я ее держал, смешно, у сердца прямо. И вижу вдруг, аж задохся, над лягушками этими и над чайками на песке, по стволам деревьев, по стенкам деревянным – бабочки! Огромные, в две ладони! Совсем цветные. Калейдоскоп. Ни одной одинаковой. Крылья широкие, форма одна, но рисунок и цвет! Если бы не складывали они их время от времени – с ума сойти от разного яркого. Но то одна покажет себя, то другая. Представляешь?

И за ними – море. Синее. Как надо, такое синее, режет глаз. Песок не желтый, а чуть светлее, песочного, короче, цвета. Ох, красиво! Просто по глазам – шелком.

Помолчал. Девушка молчала тоже. Гладила пальцем тихонько возле губ. Солнце трогало серебряный толстый обруч, вело вдоль выпуклости металла остренький блик.

– Я быстро камеру настраивать, а она сломана. Раздавили в автобусе. Все болтается, объектив набок, ее трясешь, а она погремушкой тарахтит. Жалко ужасно, и не могу от бабочек глаз отвести, боюсь – улетят. Я ведь там, Натка, был уже, в этих местах. В детстве был, но тогда никаких бабочек. Все проще было. А потом во снах был. И места вроде бы разные, но я-то знал – одно оно. То самое. Так снять хотел, блиннн! Кручу камеру, пытаюсь ее удержать – хоть пару снимков, хоть один. Улетят ведь!

– Не улетят… – низкий голос, с легким акцентом и, одновременно, издалека – Наташин смех.

С чувством, будто пол мгновенно плавно поменялся местами с потолком, Витька вскочил, зашатался, нащупывая равновесие внутреннее и внешнее. Ошалело смотрел на сидящую в изголовье улыбающуюся смуглую женщину. Тонкие темные пальцы на смятой подушке, на одном – знакомое кольцо.

Заныло бедро. Витька сильно потер кожу, потом, спохватившись, ослабил нажим, осторожно глянул вниз. Погладил змеиную голову, что смотрела в глаза уже с верхней части бедра. Припоминая одновременно вчерашний танец. И – полет.

– Я где? Наташа? – ответом снова смех, из распахнутой узкой дверцы, из круглого окошка, в котором солнце. И плеск.

Витьку снова качнуло. Но он уже вошел в реальность, выпадая из послесонного времени. Вода. Там вода – за иллюминатором. Она и рисует на потолке солнечную вязь. А думал – еще во сне, тянул, не хотел просыпаться.

Девушка встала, подошла к столику. Солнце, досадуя на помеху, тут же прошило иголочками лучей светлое парео, показало очертания фигуры.

Витька, пустив сознание в два потока, слушал с палубы разговоры, смех, и смотрел, не отрываясь, на изгибы смуглого под светлой пенкой ткани, руку над плоскостью стола – темным стеблем, пальцы вокруг высокого стакана, в котором плавает маленькое яркое солнце. И темные волосы облаком, темным контуром на ярком круге иллюминатора.