Тавриз туманный
Шрифт:
Это говорили между собой Гаджи-Габиб из Ляки* и Гаджи-Ибрагим Сарраф, которые приняли подданство царя. Около них толпились другие купцы, находившиеся под покровительством царя, и царские подданные. Не успел я отойти на несколько шагов от этих царских лакеев, как вопли и рыдания женщин и детей наполнили улицу. Казалось, из дома выносили тело покойного. Я так и решил вначале и ждал, что сейчас из ближайших ворот покажется похоронная процессия, но оказалось иначе.
______________ * Ляки - название местечка недалеко
– Под предлогом обыска казаки ворвались в дом Га-джи-Али-Аги Хатаи и убили двух женщин, - говорили в толпе, состоявшей из бедняков, нищих и дервишей.
Неистовые крики женщин и детей настолько сильно подействовали на меня, что я вынужден был прислониться к стене.
Мысли путались... Вдруг около меня остановился фаэтон. Глаза мои были настолько утомлены всем виденным, что я не обратил внимания на сидевшего в фаэтоне и стоял, опустив голову. Чья-то рука коснулась моей груди, и в глаза мне бросились осыпанные бриллиантами ручные часы, которые я не раз видел на руке мисс Ганны.
– Дорогой друг, почему ты стоишь здесь?
– ласково спросил знакомый голос, от которого я окончательно пришел в себя.
– Мне плохо! Я нездоров!
– пробормотал я.
– О, я прекрасно понимаю тебя, - шепнула мне мисс Ганна и, подведя к фаэтону, усадила рядом с собой.
Мы ехали в закрытом экипаже и не видели всего происходившего на улицах. До нас доносились лишь непрерывные вопли и стенания.
"Какая польза утирать мне слезы? Найди средство, чтобы не сочилась кровь из сердца", - процитировал я в то время, как мисс Ганна своим надушенным платком вытирала мои слезы.
– Я знаю, что тебе тяжело видеть эти ужасы, - сказала она, - ведь это твоя родина. И все же вам надо терпеливо перенести это. Не терзай же себя Иран вынужден принести жертвы. И эти жертвы заставят подняться народ и объединиться вокруг революции.
Когда мы приехали к мисс Ганне, она протянула мне двадцать пять охранных удостоверений.
– Раздай их знакомым, я достану еще. Я - друг иранцам.
Затем она прочла мне ноту, посланную русским консулом американскому. В этой ноте царский консул давал объяснения по поводу приговоренных к казни тавризцев.
"Лица, поправшие международные законы, нарушившие безопасность иностранцев и организовавшие нападение на русских солдат, которые явились в Тавриз с согласия великих держав для водворения мира и порядка, будут преданы казни. Список приговоренных будет сообщен господину консулу дополнительно"*.
______________ * До нас дошло лишь краткое содержание ноты. Поэтому даты и подпись в приведенном тексте отсутствуют. (Примечание автора).
Мне не хотелось уходить, да и незачем было идти; все эти дни протекали у меня без всякого плана и порядка. Поэтому мы долго беседовали с мисс Ганной, которая делала все, чтобы эти часы были приятными.
Наконец,
Гусейн-Али-ами, сидя во дворе, по обыкновению ковырял в своей трубке и бранился с Сария-халой.
– Вас ждут у ханум, - сказал он мне.
Я пошел к Нине.
Оказалось, что вернувшись из консульства, Нина почувствовала себя плохо и упала в обморок. Собравшиеся в ее спальне сидели словно на похоронах. Ослабевшая Нина спала беспокойным сном.
Тахмина-ханум и ее дочери тихо всхлипывали. Мешади-Кязим-ага и Алекпер сидели удрученные болезнью Нины.
Подавляя свое волнение, я решил пойти за врачом консульства. Пока мы советовались по этому поводу, Нина, слышавшая сквозь сон наш разговор, подняла руку и покачала ею. Все мы были очень рады. Санубэр и Тохве наклонились над ней. Нина обняла их и несколько мгновений молча гладила их волосы.
– Не беспокойтесь, все прошло, - прошептала она наконец.
– Мне только стало дурно. Дайте мне воды.
Она отпила воды и подозвала меня.
Она обвела глазами присутствующих и остановила взгляд на мне. Я взял ее руку и стал гладить.
События последних дней тяжело потрясли Нину, и она с большим трудом приходила в себя.
Как я мог, глядя на Нину, подобно другим мужчинам, обвинять женщин в слабости и невыносливости, если сам дважды находился на грани безумия: один раз у американки я едва не покончил самоубийством, а другой раз был близок к обмороку, когда меня спасла мисс Ганна.
Нина опровергла все существующие на этот счет ложные взгляды. Она оказалась более стойкой, более выносливой, чем я, чем многие из мужчин.
– Едва ли мы сможем сегодня угостить вас; вероятно, Тахмина-ханум была занята мной и ничего не приготовила, - сказала она, садясь в постели.
– Нет, все готово, - возразила Тахмина-ханум.
– Ты с утра ничего не ела. Теперь с гостями и ты что-нибудь скушаешь?
В знак согласия Нина молча кивнула головой. Стол был накрыт тут же в спальне.
– Хорошо, что все живы и здоровы, - вздохнув всей грудью, сказала Нина.
– Вот не пойму только, что с Асадом?
Еще не приступили к ужину, когда раздался стук в дверь. В комнату вошел Тутунчи-оглы, неся большую корзину.
Мы все удивились его смелости. Выйти на улицу в полночь, даже имея пропуск, было далеко не безопасно. Опустив корзину на пол, он разделся.
– Как ты вышел из дому в такой поздний час, Асад!
– спросил я его с упреком.
– У меня есть пропуск. Кого же и чего мне бояться? Жизнь моя ведь не дороже жизни сестры!
– А кто тебе сказал о болезни Нины?
– Гасан-ага. Он не мог оставить дом. А мне за свой дом беспокоиться нечего, там, кроме старушки-матери, никого нет.
– А что в корзине?
– спросила Нина.