Тайгастрой
Шрифт:
Вечером Орджоникидзе выступил на собрании актива, а на следующий день — на общезаводском митинге. Рабочие и инженеры дали слово, что тайгастроевцы свое производственное задание выполнят в срок.
Глава II
С отъездом Федора Федоровича на строительную площадку ответственность за работу Научно-исследовательского института металлов легла на плечи Лазаря Бляхера — заместителя директора
Еще при Федоре Федоровиче составили план, тщательно продумали, обсудили. Требовалось пополнить институт научными сотрудниками, построить ряд установок, агрегатов, связаться с ближними и дальними заводами, получить наряды на сырье.
Лазарь чувствовал себя на гребне волны и, сохраняя внешнее спокойствие, волновался за успех дела. Он привык к профессору, ценил его знания, опыт, его натуру, умевшую пробудить в людях интерес к тому, чем жил сам. Сейчас требовалось многое брать на себя, особенно, когда часть сотрудников занялась новыми проблемами.
Он понимал опасения Федора Федоровича, утверждавшего, что неудачи в самом начале большого дела могут вызвать нежелательную реакцию, ставя под удар дальнейшую научную работу института. Бунчужный поэтому предлагал «не шуметь» до некоторого времени о новых задачах, вести исследования в стенах института своими средствами и наличным составом сотрудников, и только после получения обнадеживающих результатов вынести работу, как он говорил, на суд народа.
Лазарь считал, что такая келейная работа не сможет мобилизовать людей, придаст делу кустарный характер, лишит коллектив самого главного — широкого общественного обсуждения.
В конце концов Бунчужный сдался.
— Не тяжело ли только вам тут будет без меня? Скажете: заварил старик кашу, а сам в кусты...
— Конечно, тяжело, — соглашался Лазарь, — но другого выхода нет.
— Смотрите! Не забывайте и про честь института, про доброе имя сотрудников. Мы никогда в прожектерах не ходили...
Но все же не отсюда пошло расхождение учеников с учителем: главное заключалось в другом, лежавшем глубже.
Работа над титано-магнетитами натолкнула Лазаря на мысль, о которой он не рассказал тестю. Особая подготовка руд к плавке, порядок шихтования, дозировка компонентов, ведение доменного процесса на обогащенном кислородом дутье — все это, оцененное Лазарем по-своему, открывало новую перспективу дальнейшего развития металлургии. Лазарь сделал для себя вывод: а не является ли анахронизмом вообще доменный процесс как звено металлургического цикла? Что если бы отказаться от этого дорогостоящего, трудоемкого звена?
А когда Лазарь поделился соображениями с Бунчужным, Федор Федорович сказал:
— В принципе считаю ваши мысли правильными. Вероятно, таким путем и пойдет развитие металлургии будущего. Но сегодня... Мне трудно реально представить, чтобы уже сегодня, при моей жизни, следовало погасить доменные печи, передать их музеям техники, навесить на них таблички, как на скелеты мамонтов...
В этой фразе Лазарь уловил скрытую боль: старому доменщику жаль было расставаться с печами... Тяжело видеть погашенные печи... То, чему отдана целая человеческая жизнь...
— Но ведь это, Федор Федорович, психология! Чистейшей воды психология, а не техника!
Бунчужный
Перед самым отъездом он, однако, сказал:
— Говорите, погашенные домны — психология? А разве психология — не фактор? Можем ли мы сбросить ее со счетов в науке и технике?
— Так-то оно так...
— Да я не против, господи, боже мой! Экспериментируйте! Работайте! Ищите! И, честное слово, народ с благодарностью пожмет вам руки за чудесное завоевание мысли. Разве я не понимаю? Но стране нашей, дорогой товарищ зять, нужен металл сегодня. И в таких количествах, которые ни одна ваша новая установка на первых порах дать не сможет. И я остаюсь до конца дней моих с домнами... Мы далеко еще не все взяли от них. А вы шагайте дальше. На то дана вам молодость. Кому идти, как не вам? И шаг у вас, товарищи, легкий, широкий...
И вот... Профессор был там, за четыре тысячи километров, а он здесь. Каждый решал свою задачу. Свою — и в то же время — общую. И одинаково у обоих тревожилось сердце: «Как там у них в Москве?», «Как там у старика в тайге?»
Работа с титано-магнетитами научила не отчаиваться при неудачах. Лазарь знал, что их будет в его новой работе немало. Но следовало повести дело так, чтобы неудач было поменьше, чтобы способ получения железо-ванадиевых концентратов и работы над исключением доменного процесса из металлургического цикла были хозяйственно оправданы, не потребовали таких усилий, которые свели бы на нет преимущества.
— В тигле можно сделать и дьяволенка! — говорили научные сотрудники института. — А вот сделать новое на заводе, в производственных условиях. С выполнением и перевыполнением промфинплана!
Этого никто забывать не мог. Новая идея целиком овладела Лазарем. Он жил ею в институте, дома, на улице, и людям, мало знавшим его, казался одержимым.
Как-то вечером Лазарь пришел домой раньше обычного.
— На вот, прочти, — обратился он к Лизе, протягивая письмо. — А Светка спит?
— Только что уложила...
Лиза глянула на адрес: рука отца.
Лазарь прошел в спальню, к Светке, а Лиза принялась за чтение письма.
«Дорогой зятек, моя печурка растет не по дням, а по часам, как сказочный богатырь, и это, учтите, не поэтическая гипербола. Если бы вы только видели, как работают тайгастроевцы... Мне, старику, заменили здесь без всякого хирургического вмешательства сердце: бьется ретивое, как у двадцатилетнего студента, и я хожу по площадке, не зная устали. Какой это замечательный курорт — новостройка! Скоро, скоро, потерпите малость, и я приглашу вас на праздник. Готовьтесь, товарищи!
А что ж это вы того... помалкиваете? Как там со строительством установки на заводе? Я уже подумываю, не промахнулись ли мы: ставили б во дворе института, подальше от любопытных глаз, и трудились бы в поте лица, как скромные труженики...
Напишите обязательно, как идут подготовительные работы, что уже сделано, завозят ли руду? Не думайте, что на четыре тысячи километров у меня теперь уменьшилась любовь к вам... Может быть, в четыре тысячи раз умножилось мое беспокойство за институт, за вашу новую работу...»