Тайгастрой
Шрифт:
— Пьют! — кинул он Лазарьке, встретившись глазами.
— Кто?
— Офицеры! Бродский поит и кормит их. Солдатам платит по шестьдесят копеек в день!
— Трусит, небось?! — спросил Лазарька. — А ты, случайно, сынка его, реалиста, не знаешь?
— Не знаю. А что?
— Учится, мерзавец! Пусть подрожит немного! А ты что делаешь на заводе?
— В машинном отделении.
«Передать или нет? — подумал Лазарька. — Передам. Свой! Не выдаст».
Лазарька потащил паренька в переулок.
— Чего тебе?
— Возьмешь
— Какие бумажки?
— Те... От партии...
Они прижались друг к другу, и Лазарька переложил бумажки из своих брюк в карманы паренька.
— Разбросаешь по цехам и возле завода. Понял?
Лазарька полетел к «Ялте». Там наряд полиции разгонял рабочих, в трактире шла потасовка. Рабочие разбирали мостовую. Городовому, размахивавшему обнаженной шашкой, камень угодил в голову, черная фуражка его слетела на землю. Городовой упал. Началась общая свалка... Выстрелы, крики, ругань, звон стекла — все смешалось вместе.
Лазарька не помнил, чтобы его когда-либо охватывало такое бешенство. Хмельной от ненависти, он выковыривал куском железа камни из мостовой и кидал в полицейских. Только бы побольше бросить! Вернее угодить!
В самый разгар свалки из-за угла улицы выскочил конный отряд.
— Казаки!
По камням зацокали подковы лошадей. Рабочие хлынули назад. Всадники с гиком врезались в толпу, подминая упавших. Плети со свистом хлестали направо и налево. Лазарьку ударили концом свинчатки но плечу, и он волчком завертелся от боли...
После 7 мая, когда бастовало десять тысяч рабочих, начался спад; только на Пересыпи забастовка продолжалась, перебрасываясь с одного завода на другой.
10 июня пришел в мастерскую Ветров.
— Где Петр? — спросил с тревогой Лазарька. — Я не видел его две недели...
Ветров потрепал Лазарьку по плечу.
— Жив. Здоров. И привет тебе передал! Сделаешь одно дело?
Лазарька хотел сказать: «Конечно!», Ветров перебил его.
— Вот что, паренек. Тут близенько. Сбегай к заводу Гена. Там сейчас Петр. Передашь ему это...
Лазарька без фуражки, босой, побежал к заводу Гена. Улицы уже заняла полиция. Лазарька пошел в обход, между зданиями университетских клиник. И вдруг у одного из корпусов он натолкнулся на толпу. Лазарька протиснулся поближе. Минут через десять стало ясно: здесь собрались рабочие от заводов Гена, Беллино-Фендериха и Рестеля. Тридцать уполномоченных от этих заводов арестовала полиция. Рабочие шли к участку требовать освобождения арестованных. Лазарька двинулся вместе с толпой. Шли очень медленно, сдерживаемые нарядами полиции, но когда подошли к участку, рабочие прорвали цепь.
— Освобождай арестованных!
— Открывай холодную!
— Вали, ребята, все к чертовой матери!
На крыльцо вышел пристав.
— Арестованные будут освобождены! — сказал он дрожащим голосом. — Разойдитесь!
— Не разойдемся! Давай наших товарищей!
Через несколько минут во двор вышли
Радостные возгласы раздались в толпе. Кто-то запел:
«Отречемся от старого мира...»
Последующее промелькнуло, как во сне. Двенадцатого июня уполномоченные от заводов собрались на даче «Отрада», вел собрание Ветров, работа близилась к концу, когда нагрянула полиция.
Утром весть об аресте Ветрова и уполномоченных разнеслась по городу. Пересыпские рабочие послали делегацию к градоначальнику Нейгардту. Загудели гудки. Рабочие останавливали машины и потянулись к заводу Гена. Стало известно, что градоначальник не принял делегацию. Одновременно кто-то принес весть, что с острова Тендра пришел в порт миноносец «267». Петр отрядил рабочих в порт. Членам комитета поручалось передать матросам литературу и узнать их настроение.
Петра подсадили. Он стал кому-то на плечи и, обняв одной рукой телеграфный столб, закричал:
— Товарищи рабочие! Арестован Ветров! Арестованы уполномоченные от заводов. В ответ мы объявляем всеобщую забастовку! Нас поддержат моряки!
Петр не успел окончить призыва, как раздался сухой револьверный выстрел: пуля оцарапала руку. Он оглянулся: к заводу скакали конные городовые. Полетели камни, рабочие стреляли из револьверов и охотничьих ружей. Городовые опешили, но в следующий момент открыли бешеный огонь. Петр с десятком рабочих повалил вагон конки. В одну минуту рабочие разобрали ломиками мостовую, спилили несколько телеграфных столбов. Через улицу провисла проволока. Сдвинули лавочные рундуки и лотки, перетащили полосатую будку полицейского.
Когда о расстреле рабочих узнали на Пересыпи, толпа направилась к электростанции. Наряд полиции встретили выстрелами и камнями. Толпу несколько раз разгоняли. Так продолжалось до поздней ночи. Утром рабочие с Пересыпи пошли останавливать заводы, часть пересыпских пошла на Слободку, на Молдаванку и в центр города. Толпа росла, рабочие опрокидывали вагоны конной железной дороги, сваливали столбы, выворачивали камни. На Канатной, Ришельевской, Прохоровской, Дальницкой, Госпитальной возникали и рушились баррикады. Рабочие отошли на Александровский проспект и стали сбивать замки с магазинов оружия. Короткие револьверные выстрелы заглушались винтовочным огнем.
На мостовой и в подворотнях лежали истоптанные лошадьми трупы. Двери домов, выходившие на улицу, были наглухо забаррикадированы. Раненых затаскивали во дворы и перевязывали чем попало: бинтами, рубахами, носовыми платками.
Часов в десять вечера четырнадцатого июня в одесский порт вошел под красным флагом и бросил якорь броненосец «Князь Потемкин-Таврический».
Лазарька пробыл дома не больше часа и снова выбежал на улицу. Дома были наглухо забиты или закрыты, лежали опрокинутые вагоны, на углах улиц виднелись остатки баррикад; разъезжали конные наряды полиции и казаки.