Тайгастрой
Шрифт:
«На один бы день раньше... Хотя бы на один день... И почему не могли протелеграфировать своевременно?»
Лазарь готовился к отлету, позвонил в наркомат, попросил броню. «Но выехать! — улыбнулся. — Легко сказать — выехать...» Он был фактически директором института, читал лекции но металлургии, был членом редколлегии технического журнала, готовил к Первому мая обстоятельную статью в «Известия», статью в журнал «Металлург». Он должен был на днях выступить с лекцией в политехническом музее. «Легко сказать — выехать».
После распоряжений
— Лизочка, от деда телеграмма. Старик зовет на пуск печи.
— Что тебе приготовить?
— Я еду дня на два, на три, самое большее. Ничего не готовь. Позвони бабушке.
Часам к пяти, закончив дела, Лазарь отправился к Марье Тимофеевне.
— Федор Федорович шлет вам привет! — сказал, целуя руку теще. — Что передать деду?
Лазарь был в военной гимнастерке, туго затянутой сзади под ремень, в сапогах.
— Как там, благополучно? Только не обманывайте старуху.
— Ну, как можно!
— А вы переменились за то время, что мы не виделись, — сказала она, глядя на большой покатый лоб, исчерченный новыми морщинками.
— К худшему?
— Нет.
— Что передать Федору Федоровичу?
— Меня так просто обмануть нельзя. Скажите, что у Федора Федоровича?
— Думаю, не ладится у них там с пуском печи. Федор Федорович устал. Надо свежего человека.
— Кто-кто, а я знаю, что такое для него печь... Пообещайте телеграфировать после приезда. Я буду серьезно волноваться, пока не получу от вас вести.
Минут через десять Марья Тимофеевна вошла в столовую, как входят матери с ребенком: сначала ноша, а затем уже сама.
— Передайте, пожалуйста.
— С посылочкой надо быть осторожным? Что-нибудь бьющееся?
— Здесь подстаканник и деревянная рюмочка для яиц. Носовые платки и еще разная мелочь.
— Доставлю в целости. Не беспокойтесь.
Лазарь держал посылочку так, словно от того, доставит ли он ее в целости или нет, зависела судьба профессора.
— А вы забыли старуху. Изменились...
— Забыть? Нет. Работы по горло, даже больше. Изменился? К людям не изменился. Тот же... каким был.
— И Лиза редко заходит. Берет пример с вас?
— Не сердитесь: заботы... Обещаю исправиться.
Лазарь возбужденно ходил по столовой, рука его находилась на груди, близ двух орденов Красного Знамени. Ордена, казалось, излучали тепло, и Лазарь как бы согревал свои пальцы.
— Ну, вы торопитесь, вижу. Идите! — Марья Тимофеевна наклонила к себе голову зятя, поцеловала в лоб. — Скажите Лизочке, чтоб обязательно зашла с внучками. Сегодня же. Если б вы знали, как мне тяжело одной... Хоть бы Федор Федорович скорей вернулся... Мы никогда с ним надолго не расставались. И он пишет редко... Я не могу больше... А вы не взяли бы меня с собой?
Он потупился.
— Если б немного раньше... Впрочем, хлопоты не страшны. Но думаю, что Федор Федорович будет чувствовать себя стесненно. Ему сейчас от печи не отойти...
Марья Тимофеевна угасла.
—
Дома Лазарь вместе с Ниночкой достал со шкафа запыленный чемодан, тщательно вытряхнул, вытер на балконе, потом уложил туда девочку и понес, взвалив на плечо.
— Ты уронишь ребенка! Что ты делаешь? — возмущалась Лиза, держа на руках маленькую Светку, которая смотрела на это зрелище, ничего не понимая. И вдруг девчурка протянула свои розовые руки и заулыбалась, подскакивая.
— Давай и ее сюда!
Но Лиза прекратила забаву.
— А что ты мне привезешь? — допытывалась Ниночка.
— Себя привезу.
— А еще что?
— Что ты хочешь?
Ниночка задумалась.
— Привези мне... — она не знала, что сказать, и делала вид, что выбирает самое интересное,— привези мне что-нибудь большое-большое и много!
— Вот это заказ!
Позже, когда Лиза с детьми ушла к бабушке, он сел у окна. Накануне Первого мая был теплый вечер, пахло клейкими листьями. Он глубоко вдохнул вечерний воздух, в котором уже ясно чувствовалась весна, и, подняв голову, глядел в небо. Потом ходил по кабинету, заложив руки за спину — по старой тюремной привычке.
Через сутки он будет на неведомой ему площадке Тайгастроя, дорогой не только потому, что там выстроена экспериментальная печь, что там будет организован филиал института, — дорогой как частица новой жизни.
Он думал о встрече с Гребенниковым, Журбой — боевыми своими товарищами, о встрече с Бунчужным, с Сергеем Радузевым, который опять стал ему близким человеком.
На новенький аэродром Тайгастроя Лазарь прилетел рано утром Первого мая. Оставив чемодан в гостинице, он поспешил на завод. Хотелось пройти к печи незамеченным, но едва вышел на дорогу, которая вела к доменному цеху, как натолкнулся на Журбу.
— Лазарь! Какими судьбами?
— Нежданный гость... — засмеялся в ответ Лазарь.
— Если в качестве повивальной бабки, так опоздал малость: дитя уже спит возле мамаши, здоровенькое, прелестное...
Они обнялись.
— Великолепно!
— Пошли в цех.
— Ну, что у вас тут? Рассказывай.
На заводе, еще далеко не отстроенном, каждый агрегат сверкал новизной. Цехи, вспомогательные сооружения, железнодорожные пути были расположены удобно, даже более того — просто изящно. Это сразу оценил Лазарь.
— Толково. Умно.
— А вот и профессор...
Бунчужный стоял на литейном дворе и смотрел куда-то вдаль.
— Федор Федорович!
Бунчужный оглянулся.
— Родной... — и он горячо прижал Лазаря к себе. — Как хорошо, что догадались приехать...
— Трудно не догадаться! Сто слов в телеграмме...
Расцеловались.
— Значит, опоздал на торжество?
— Недавно выдала. Боже, что со мной творилось...
— Чугуны все-таки пошли?
— Пошли. Пошли...