Тайгастрой
Шрифт:
— Что говорить!
— Сейчас хотим посоветоваться с вами насчет субботника, — сказала Женя. — Как вы смотрите?
Бригада задумалась.
— Можно и субботник, — ответил за всех Яша Яковкин. — Здесь люди новые. А вот когда мы пришли на площадку и ничего тут не было, все работали, не считаясь с днями, и в праздник, и в будни. Раз дали слово, сдержим. На субботник пойдем!
— Дружно возьмемся, и субботник поможет! — поддержали Яковкина товарищи.
— Так как же решим? — спросила Надежда. —
— К чему разговоры! — возмутился Яша. — Да где это видано, чтоб комсомольцы отставали? Если поможет делу, так и два, и три субботника устроим! И об этом говорить нечего. И ты, Шутихин, признай перед всеми, что сказал неправильно! И ты, Белкин, тоже. После работы сегодня останемся!
— Останемся! Иначе быть не может!
После гудка рабочие комбината вышли из-за лесов, кирпича, камня, точно муравьи из потревоженного муравейника. Узкие перекрещивающиеся тропы заняли цепочки людей. Все движутся к проходной.
— Полчаса отдыха и за работу! — объявил бригаде Ванюшков. — Кури!
— Вон батя! — сказал Пашка Коровкин, увидев отца, возвращавшегося с работы.
Тот поманил его к себе. Пашка подошел. Они сели на бревне, в стороне от людей.
Отец густо оброс черными волосами. Он смазывал их на ночь маслом, и они, набрав за день пыли, превращались в лохматый куст. Глаза его горели, как уголь на ветру.
За свое сходство наружностью с Распутиным Коровкина звали на площадке Гришкой, хотя настоящее имя его было Никодим.
— Стараетесь? — насмешливо кинул он, показав на бригаду, в которой работал Пашка.
Сын молчал.
— Старайтесь! Старайтесь... Может, ваша власть чем и отблагодарит... Лапотошки худые выдадут...
Пашку будто стегнули по живому.
— И когда это у вас, папаша, пройдет?
Никодим с презрением глянул на сына.
— Никогда не пройдет, сынок... Никогда... Чужой ты мне стал. Отцу чужой... А думал, выращу на старость кормильца...
— Эх, папаша...
Некоторое время они молчали.
— Позвал тебя вот зачем: уходить собрался отсюда... Не любо все... Одежонку вот справлю и — вира... Пойдем, сынок, вместе. В город. Тут жилы надорвешь, кому нужен будешь?
Пашка молчал.
— Чего молчишь?
— Не пойду, папаша, никуда...
— Здесь останешься?
— Останусь.
— От матери и отца откажешься?
— Не о том вы, папаша! — Пашка смотрел в сторону, на дорожку, по которой возвращались рабочие с завода, на возвышавшиеся здания цехов, на высокие трубы, которые, если внимательно присмотреться, качаются на ветру. — Никуда не пойду, папаша... У вас — ночь темная... Ничего впереди... Одна злоба лютая. А я выучусь здесь. Человеком стану...
— Сопляк ты еще... —
— Прощайте, папаша! Больше говорить нам не о чем.
И Пашка тяжело зашагал к бригаде, суровый, с крепко сжатыми зубами.
На субботник явились все. Ночью работа шла споро, дружно.
Вдруг Коханец заметила, что выкладка шла не тем кирпичом. Проверила: не та марка!
«Что случилось? — с тревогой подумала она. — Субботник может свестись ни к чему».
Работу остановили. Комсомольцы щупали бадью и, нагнувшись вниз, кричали:
— Кто там путает? Какую марку даете?
Пришел Роликов. Проверил.
— Не пойдет!
Пришлось разобрать часть ряда.
Коханец занялась расследованием. В эти дни всеобщего подъема как-то и не верилось, что могут быть люди, которые сознательно пойдут на то, чтобы навредить, напортить, помешать радостно работать.
— Откуда брали кирпичи? — обратилась она к каталям.
— Нам выдали. Везем, что дают.
Коханец переписала людей, узнала, откуда шла подвозка, кто дал наряд.
Катали недавно прибыли на площадку. «Значит, где-то скрывались матерые волки».
Ее представление о врагах было скорее теоретическим. Представить реального, конкретного врага здесь, на площадке, у себя в доменном цехе, теперь, когда все охвачены были желанием скорее завершить работы и пустить первую очередь комбината, она не могла.
О случившемся Надежда рассказала Журбе.
После субботника нагнали еще один день.
— В крайнем случае закончим каупер третьего августа, — заметил Белкин.
— Что это у тебя за «крайний случай»! — возмутился Яковкин. — Что ты за человек? Договорились же! Себе ж слово дали!
Пока велся перерасчет и обдумывались новые возможности ускорения кладки, ребята чаще и чаще бросали вниз хлесткие, как кнут, слова:
— Живей! Живей! Не задерживай!
На кладку стали Ванюшков, Женя Столярова, звеньевые других смен.
Был момент, когда на подаче не оставалось ни одного кирпича.
Тогда объявили поход на центральный склад. Женя пошла к людям Яковкина; звено его отдыхало.
— Ребята, — сказала она, — мы знаем, что вы отлично работаете. А после работы и отдохнуть надо. Но у нас сейчас нет ни одного кирпича. Кто хочет по доброй воле, только по доброй воле, сам пойти на помощь?
— Итти, так всем! Пошли, ребята!
Когда подвезли и сделали запас, звено Смурыгина выложило шесть рядов!
Как в первый раз, когда комсомольцы поставили на строительстве производственный рекорд — четыре и три четверти, облетела эта удача площадку.