Тайгастрой
Шрифт:
— Не девушка, а золотой огонек! — заметил тихий Гуреев.
Через два дня явился из больницы Шутихин. Он был обвязан, перебинтован, желтизна лежала на лице, но парень, как ни в чем не бывало, шутил и улыбался.
— Вот это да! — сказал он, осмотрев новое жилье. — Забота о живом человеке!
— Ну, как ты? — спрашивали товарищи, разглядывая Шутихина.
— Не стеклянный! Через несколько дней выйду на работу!
Женя Столярова от радости чуть не бросилась к Сережке на шею.
— Не тронь его! Сломается!
В
Август Кар вертел в руках огнеупорные кирпичи и, сидя внутри каупера, распевал песни.
Итоги работы первой недели были, несмотря на напряженность, неудовлетворительны: звено Смурыгина выкладывало в среднем три с половиной ряда за смену; звенья Яши Яковкина и Василия Белкина — их также перебросили на огнеупор в доменный — по четыре. Профессор Бунчужный ходил задумчивый и что-то решал про себя.
— Мы должны выкладывать по пять и больше! Что надо сделать, профессор? — спрашивала Женя.
Чувствовалось, что сейчас в ее жизни самое главное: выполнят ли комсомольцы обязательство или нет. Она действительно готова была сама стать на кладку, лишь бы помогло.
— Что бы нам такое придумать? Посоветуйте, Федор Федорович! — обращалась и Надежда. — Мы больше ничего придумать не можем.
— Какой ведьмы они хотят? — ворчал Август Кар. Он курил морскую трубочку и выстукивал кирпичи, как врач выстукивает грудную клетку. — Где это слыхано? Как можно дать больше?
Профессора с каждым днем все более тревожила нехватка дней: многое оставалось сделать на эстакаде, на бункерах, на воздуходувке. А дни становились короче, резко похолодало.
— Взяли на себя каупер перед строительством, а в среднем не даем того, что наметили, — жаловалась Женя профессору.
— Мое мнение: надо лучше организовать подвозку кирпича и подачу его на каупер. Лимитирует работу, насколько я вижу, материал, — сказал Бунчужный после раздумья. — Поставим добавочный подъемник. У нас встречаются холостые пробеги, не все рабочее время достаточно уплотнено, есть зазоры. Отсюда и результаты.
Втроем идут к кауперу и останавливаются у подъемника. Профессор поднимает оброненный кирпич. Он гладкий, хорошо отшлифованный. Ребята научились выгружать кирпичи раньше, чем бадья остановится, это дает значительную экономию времени.
— Вы согласны, что надо поставить еще один подъемник? И подавать огнеупор в ящичках. Пусть изготовят срочно в деревообделочной мастерской, я дам чертежик.
Бригада, видя, что на нее обращено
— Вира!
— Стоп!
— Майна! — безостановочно падают звонкие окрики.
Кажется, что эти короткие малопонятные слова и являются тем средством, которое помогает работать лучше и быстрей.
Острые грани кирпича режут пальцы; кирпичи ловко перебрасываются к месту кладки. Звено Яши Яковкина за час до смены выложило четыре ряда!
— Мы отвоевали один час! — радостно объявляет ребятам черноусый Яковкин. — Надо выложить еще хоть полряда! Поднажмем! — обращался он к товарищам, обтирая рыжим от кирпичной пыли рукавом мокрое лицо. Он был возбужден и еще более задорен.
Нагрузка, приемка, кладка идут быстрей. Надя, охваченная общим порывом, принимается выкладывать кирпичи вместе с другими, ее руки краснеют, будто после мытья пола.
Профессор Бунчужный поднимается внутрь каупера, под ногами его скользят раздавленные крупинки огнеупора. Вот он наверху.
«Боже мой! Видел ли я когда-нибудь в прошлом, чтобы так молодо, с таким задором и, в сущности, так весело работали люди?»
— Давай! Давай! — слышит он голос звеньевого Яши Яковкина. — Работать надо, как в а н а д и й!
«Ванадий... Они представляют ванадий в образе богатыря...» — думает он, чувствуя, как все в нем волнуется.
Внутри каупера светло, точно на сцене театра. Да и сама площадка напоминает сцену с кулисами... Ослепительно горят лампы. Профессор облокачивается о рештовку и стоит, глаза его устремлены вдаль, но едва ли они сейчас что-либо различают.
Время проходит незаметно, раздается гудок.
— Дали четыре и три четверти! — говорит Надя.
Ему кажется, что он ослышался.
— Сколько? — переспрашивает он.
— Четыре и три четверти!
Надя по-рабочему вытирает руки и вдруг прижимается к груди профессора, не скрывая радости:
— Четыре и три четверти! Федор Федорович, вы слышите?
Она со всей силой жмет ему руки.
Это была большая, серьезная победа.
Когда вступила новая смена, Надежда пошла проводить профессора. Путь к дому после такой удачи показался слишком коротким. Они прошли дальше по аллее Сталина, к реке. Облака табуном мчались мимо большой зеленой луны, и по воде следовали за ними черные тени.
— Знаете, все это так мало понятно... — рассказывал профессор о своем странном состоянии, которое испытывал. — Ведь нельзя сказать, чтобы я не знал жизни! Кто же тогда ее знает? Я прошел большой долгий путь. Жизнь никогда меня не баловала. И все-таки я многого не знал... Какие у нас люди... боже мой!..
Они остановились и смотрели с горы на рабочую площадку, наколотую, как цветными булавками, большими и маленькими огнями.
— Тайгастрой! Тайгастрой...
Надя сказала, вкладывая в это слово нечто сокровенное. Она вздохнула и повернулась лицом к Бунчужному.