Тайм-аут
Шрифт:
Никиту узнавали очень редко, с десяток раз за всю его карьеру. Девушка выглядела старше него всего на несколько лет. Наверняка, студентка медицинского училища, подрабатывает в больничной регистратуре. «Почему меня узнали именно сегодня…» – подумал он.
– Михаил Дмитриевич Лебедев, тысяча девятьсот восемьдесят пятый, – пробормотал он.
Администратор взглянула на него с сочувствием и начала проверять записи. Никита сжимал руку матери, удерживая ее на месте.
– Да, у нас есть пациент с таким
Сердце Никиты забилось быстрее. Он обменялся тревожным взглядом с мамой.
– Почему он вообще здесь? Что с ним? – выпалила та.
– Подождите, я уточню, – ответила девушка и исчезла за дверью.
Никита почувствовала, как по спине пробежал холодок. Он никогда не думала, что отец может оказаться в таком месте. Через несколько минут девушка вернулась.
– К вам выйдет врач, подготовьте документы, подтверждающие ваше родство. Садитесь, пожалуйста, и ожидайте, – она указала рукой в сторону коридора.
Никита отвернулся, чтобы проводить маму к облезлым металлическим стульям, спаянным между собой, но девушка вдруг окликнула его.
– А можете дать автограф? – кокетливо улыбнувшись, спросила она.
– Боюсь, я пока не настолько знаменит, чтобы раздавать автографы, – процедил Никита, поражаясь отсутствию такта.
Он помог матери сесть, осторожно поддерживая ее под руку. Мучительно тянулись минуты ожидания. Никита не мог ничем себя занять, мысленно он разрывался между отцом и всхлипывающей рядом матерью. Наконец, протирая очки краем белого халата, к ним подошел врач. Окинув их хмурым взглядом, спросил:
– Лебедевы?
Никита кивнул, мать закрыла рот рукой, сдерживая рыдания.
– Идите со мной, – сказал врач и быстро пошел по коридору.
У себя в кабинете он тут же перешел к делу. Пока мама, сжавшись на стуле, пыталась дрожащими руками переворачивать страницы из папки, которую он водрузил перед ней на стол, Никита заполнял бланки.
– Позавчера ночью посетители клуба вызвали полицию. Ну а те доставили пациента у нам, – постукивая ручкой по столу, говорил врач. – Пациент вел себя буйно, бросался на людей, норовил подраться, был в состоянии сильного алкогольного опьянения. Санитары привели его в чувство, и он подписал заявление о добровольной госпитализации.
– Если мы заполним этот бланк, то сможем забрать его домой, верно? – уточнил Никита.
– Да, показаний к его нахождению здесь нет, ему значительно лучше, да и мест в отделении не так много…
– Мы поняли, – сказал Никита резче, чем собирался.
– Доктор, можно его увидеть? – взмолилась мать.
– Конечно, – ответил тот.
Пробежав глазами заполненный бланк, он мрачно кивнул и снова положил его на стол – перед мамой Никиты.
– Подпишите вот здесь, – он ткнул пальцем в соответствующую графу.
С трудом удерживая
– Я вас провожу. Потом поставите печать на этом бланке в регистратуре, мы его отсканируем и занесем в нашу базу данных. Личные вещи заберете в хранилище, – добавил врач.
Прерывисто вздохнув, мать кивнула. Они направились в отделение – туда, где находились палаты. Каждый шаг давался Никите с трудом, словно на ногах у него были пятикилограммовые утяжелители. Атмосфера давила, угрюмые лица спешащих мимо врачей и медсестер, запах лекарств и дезинфицирующих средств, шуршание бахил, все это раздражало их и без того истрепанные нервы.
Когда они вошли в палату, Никита застыл. Отец сидел на кровати, осунувшийся и постаревший. Выглядел он еще хуже, чем в тот день, когда заявился пьяным в квартиру. Лицо позеленело, белки глаз приобрели нездоровый желтоватый оттенок. Увидев их, он опустил взгляд.
– Никита… Ангелина… – произнес он тихо.
Мать бросилась к нему с объятиями. Слезы снова потекли по ее щекам. Никита же не мог заставить себя пошевелиться. Он не понимал, какие чувства испытывает. Облегчение от того, что отец нашелся, смешивалось со злостью, с яростью, клокочущей в груди.
– Где ты был? Мы так волновались! – всхлипывала мать.
Отец отстранился и печально посмотрел на нее.
– Я… Я не знаю, как это объяснить…
– Ты уж постарайся, – нахмурился Никита.
– Я виноват… – начал отец.
– Ты не просто виноват. Ты облажался по полной!
– Никита, перестань! – причитала мать. – Ты что не видишь, ему плохо!
– А нам просто великолепно! Вот лично я кайфанул, когда обзванивал сто долбаных больниц, чтобы узнать все ли с ним в порядке!
– Никита, я понимаю, ты злишься. И ты имеешь на это полное право, – хрипло проговорил отец, – но я правда… сожалею.
– О! А можно погромче? Я не расслышал…
– Сожалею, ясно? – выкрикнул отец, наконец посмотрев ему в глаза.
– Все, надоело изображать немощного? – Никита нервно дернул щекой.
– Никого я не изображаю, и прекрасно знаю, что натворил. Я не ожидаю, что ты меня простишь за это. Или за то, что я…
– За то, что ты годами нас третировал? Это ты хочешь сказать?
– Да послушай же! – повысил голос отец. – Я хочу попросить прощения. У тебя и у твоей мамы.
– Поздно, – покачал головой Никита, – слишком поздно.
– Я знаю.
Он закашлялся. Мать тут же схватила стакан воды с тумбочки и протянула ему. Он благодарно кивнул, сделал несколько шумных глотков и снова посмотрел на сына.
– Я действительно все осознал. Правду говорят: то, что у тебя есть, начинаешь ценить только тогда, когда теряешь…
– О чем ты? Если о семье, то меня ты потерял давно, – отрезал Никита.