Тайна академика Фёдорова
Шрифт:
Алексей Витальевич уже давно уяснил, что если он совершает правильные, соответствующие его миссии действия или даже ещё только намеревается их совершить, то раздвоенность исчезает. А на грани бифуркации, когда от его выбора нечто зависит, неприятное ощущение двойственности собственного сознания возобновляется или усиливается. Выходит, что это распространяется не только на его действия, но и на мысли. Впрочем, ничего удивительного в том не было, ведь именно его сознание, его мысли, перенесённые сюда, в этот бифуркационный 1982-й год, и имели существенное значение. Не только для него самого!
Удивительным было другое: получалось, что и в самом деле имело место покушение. Причём, именно в связи с миссией, взятой им на себя! „Бред!
Но, в таком случае, тому есть лишь два объяснения: либо кто-то сумел повторить разработанный им опыт (неважно как – воспользовавшись его аппаратурой или разработав нечто подобное самостоятельно), либо некто сумел из восьмидесятых годов заглянуть в будущее, его будущее. Заглянуть и предвидеть роль, которую он взялся сыграть в истории! „Скорее, верно первое", – решил Фёдоров. Тогда вероятнее всего, что воспользовались его аппаратурой. „Но, в таком случае, вся моя авантюра вообще висит на волоске! – размышлял Фёдоров. – Если обнаружен тайник, если разобрались в моей аппаратуре…" Не беда, что аккумуляторов могло хватить максимум ещё на одну попытку. Их нетрудно и заменить, если располагать средствами.
Неважно и то, что он не вёл записей, точнее – ещё перед экспериментом уничтожил всё, что могло навести на догадку. Самое трудное, но и самое обнадёживающее заключалось в том, что для такого преследования во времени требовался доброволец, обладающий вполне определёнными, жёстко заданными свойствами личности, к тому же, готовый отказаться от уже состоявшейся собственной жизни ради неопределённого будущего. Наёмник на такое не пойдёт, за деньги на такое не решишься! Да и где оно, обещанное вознаграждение, будет ли? В случае неудачи – точно не будет! А идейных сторонников разрушений народа и страны, американских и НАТОвских агрессий и "глобализации" можно найти лишь среди действительных или пока ещё не состоявшихся пациентов психиатрических больниц. Но таковые не выдержат удвоения сознания!"
Чувство раздвоенности усилилось. "Ага! – понял Фёдоров. – Выходит, что попытка нейтрализации его из будущего всё же состоялась! Но, в таком случае, лишь одна!" Раздвоенность ослабла. Алексей Витальевич снова чувствовал себя только гостем из будущего. Он превосходно понимал, что для полного успеха пребывания в своём прошлом (но с детальным знанием будущего) ему необходимо найти такое решение, которое было бы правильным, выработать верную линию поведения. Недавние опасения, что он утратит знания о будущем, рассеялись. Он теперь полностью владел критерием правильности своих действий: исчезновение чувства раздвоенности сознания с полным воплощением в своё прошлое свидетельствовало о правильности действий или умозаключений, а возобновление раздвоенности говорило об ошибке. "Гостем из будущего" он ощущал себя во время малой бифуркации.
Фёдоров напряжённо вспоминал, что же было при тогдашнем происшествии с пробитыми стёклами. Милиционер посмотрел на дырочки в стёклах, в шкафу, сказал, что нет смысла портить дверцу выпиливанием куска. Потом был задержан какой-то парень лет двадцати с духовой винтовкой. Кажется, он закончил свои дни в психиатрической больнице – в "десятке", как её звали жители города. Да, всё случилось именно так! Хотя Алексей Витальевич не был вполне уверен. В памяти всё было смазано, стёрто не столько временем, сколько событиями: смертью Брежнева, приходом Андропова, сокращением штатов… Так как же всё-таки вести себя сегодня? Где гарантия того, что он вовремя отклонится от пули? Но, в таком случае,– крах всему! Не лучше ли сделать упреждающее заявление в милиции? Но кто сегодня,
Последнее было самым трудным: не хватало деталей. Фёдоров проклинал себя за то, что в своё время слишком был погружён в работу, мало придавал значения как внешним событиям, так и посторонним людям. Всё же, необходимые, достаточные для опознания приметы тогдашнего пациента "десятки" вспомнились! Закончив составление заявления в милицию, подписавшись полностью не только фамилией, но учёной степенью и должностью, Фёдоров вновь ощутил себя самим собой – прежним, но со способностью предвидения будущего. Чувствовалась некоторая раздвоенность сознания, но Алексей Витальевич догадывался, что и это ощущение исчезнет, едва в милиции прореагируют на его заявление, примут меры к задержанию "человека с ружьём".
– Ну! Как вы осунулись, Алексей Витальевич! Даже, я бы сказала, постарели! – произнесла Михайлова, едва ответив на приветствие Фёдорова. – Что, совсем худо было?
– Да, есть маленько, – ответил Фёдоров и тут же, достав свёрнутый вдвое больничный лист (чтобы не было видно,
что он полностью оформлен и закрыт), попросил разрешения отлучиться: больничный лист закрыть надо.
– Ну, конечно! О чём разговор! Хотя, по правде говоря, нам вас с вашей работоспособностью очень и очень эти дни не хватало. Когда, сейчас идёте?
– Раньше сядешь – раньше выйдешь! – попытался шуткой ответить Фёдоров и, кивнув, вышел из отдела.
В милиции, вопреки опасениям, к его заявлению отнеслись серьёзно. Дежурный, приняв заявление и без всяких проволочек расписавшись во втором экземпляре, сразу же позвонил кому-то. Из услышанного разговора Фёдоров понял, что кто-то уже сообщал о странно ведущем себя человеке, похоже – вооружённом. Вышедший к Фёдорову человек в штатской одежде показал ему красную книжечку, представился старшим оперативным уполномоченным милиции. Он внимательно прочитал и перечитал заявление Фёдорова, выслушал его рассказ, из которого следовало, будто тот видел странного человека с винтовкой ещё до своей болезни. Фёдоров не знал, правильно ли он делает, приводя в подтверждение своих слов будто бы слышанный им рассказ юной препараторши Ходжаян, отпущенной перед праздниками на неделю к родителям, в Армению. Главным было, чтобы этого человека задержали. А с Лилией Макичевной, семнадцатилетней девчушкой, провалившейся на вступительных экзаменах в институт, Фёдоров надеялся как-нибудь разобраться.
Еще в тот же день Фёдорова пригласили к телефону, общему для всех отделов ЦНИЛ и стоявшему невдалеке от входа.
– Тут милиция тобой интересуется, – позвал Фёдорова к телефону Эмиль Хольцке, инженер, обслуживающий электронный микроскоп морфологического отдела и обладающий разносторонними знаниями, а временами ещё и пописывающий весьма недурные стихи, которые выдавали великолепное знание редких слов русского языка.
– Заберут тебя, наверное, Лёха, – со своим неповторимым юмором продолжил Эмиль Александрович, с которым Фёдоров поддерживал самые тёплые товарищеские, почти дружеские отношения, не выходившие, впрочем, за стены здания ЦНИЛ.
– Передачку-то принесёшь? – спросил нарочито уныло и мрачно Алексей Витальевич.
– Ох, уж не знаю, Лёха! Ещё и самого посодють! Боюся я их – ведь стольких перерезал.
Выяснилось, что Фёдорова приглашают на опознание. Подивившись и обрадовавшись оперативности милиции, Алексей Витальевич с облегчением ощутил, что чувство раздвоенности полностью исчезло, а все его знания о будущем, почерпнутые из собственной жизни, представляются как бы вычитанными в фантастическом романе. Опасность миновала! Пока. Но дырок в стёклах не было! И это стало первым материально ощутимым следствием вмешательства Фёдорова в прошлое.