Тайна академика Фёдорова

Филатов Александр Валентинович

С другой стороны, поколение тех, кто был носителем коренных русских качеств солидарности и нестяжательства, кто безо всяких преувеличений грудью и кровью защищал страну и народ, уходило из жизни. А на смену ему пришло поколение тех, кто никогда не знал, не пережил, не прочувст­вовал на собственной шкуре ни голода, ни безработицы, ни войны. Тех, кто воспринимал как естественные, природные социальные блага, созданные тяжким трудом, самоограни­чением и лишениями прежних поколений. К тому же, чрезвычайно быстрая урбанизация в течение немногих лет коренным образом изменила исконно общинный, крестьянский, сельский образ жизни народов страны, на индивидуализированное, разобщающее устройство жизни горожан. А ко всему этому – хорошо спланированная и тщательно продуманная идеологическая работа внешних врагов – всех этих последователей

братьев Даллесов и Черчиллей, использовавших наоборот замалчиваемые идеи итальянского коммуниста Антонио Грамши!

Происходившая смена ценностных ориентиров людей и вызванный этим быстрый рост потребительских тенденций был связан и со сменой поколений, и с изменением образа жизни, и с успешностью работы внешних врагов, но глав­ное – с отсутствием должного и совершенно необходимого духовного, идеологического противостояния. Такое противо­стояние, помимо всего прочего, обязано было включать в себя также иные, не потребительские, а истинно человеческие, духовные и творческие ориентиры развития. Напротив, разработке подобных ориентиров сколько-нибудь должного внимания не уделялось. Хуже того, продолжал поддерживаться изначально порочный, запущенный в оборот Хрущём лозунг „догнать и перегнать". В чем догонять? Да в потреблении же, – пусть это явно, в прямой форме и не произносилось. Кроме того, искусственно создавалась противоречащая действительности массовая иллюзия об отсутствии каких-либо опасностей. А весьма поверхностные и формальные официальные сообщения о ведущейся против нас холодной войне воспринимались людьми как заклинания идеологов, чья неискренность и фальшивость давно уже были интуитивно распознаны и поняты практически всеми нашими людьми. Где новые духовные ориентиры, где большие проекты, которые могли бы способствовать сохранению страны и народа? Их уже более не было!

Хуже того, работа "Пятки" (идеологического Пятого управления КГБ), говоря объективно, способствовала распространению среди интеллигенции убеждения в мнимой правоте диссидентов, давала им рекламу, создавая ореол преследуемых мучеников. А почему было бы не издать – с соответствующими и обязательно толковыми и интересными комментариями – бредовые и антигосударственные идеи А. Д. Сахарова?!

Почему не противопоставить злонамеренной клевете Солженицына, бывшего в лагере стукачом и поведавшего всему миру о шестидесяти миллионах людей, якобы загубленных советской властью, действительные числа, почти в сто раз меньшие. Да ещё и сопоставить их с ростом численности населения СССР. Почему было не издать роман Лиона Фейхтвангера "1937"?! С какой целью замалчивалась государственная измена Тухачевского (тайная служба Германии и подготовка к перевороту с убийством высших руководителей страны)?! Эх! Да что там говорить!

Даже такая вещь, как закупка иностранных кино­фильмов объективно работала и против людей, и против общественного строя, и против целостности страны! Ведь покупались всегда лучшие фильмы. Более того, ещё и облагораживались! Не только тем, что вырезались похаб­ные или глупые сцены, а временами фильмы даже и перемонтировались. Речь шла о том, что русский текст, как правило, был лучше и глубже. И даже голос дублирующих артистов был классом выше!

Взять хотя бы ставший культовым фильм „Фантомас": разве может сравниться высоковатый голос прекрасного актёра Жана Марэ с глубоким, сочным басом Владимира Дружникова, тщательно отработавшего каждую фразу! А в результате, в массовом сознании бытовало не соответствующее действительности мнение, будто всё западное кино лучше отечественного. Почему было бы не показывать (скажем, хотя бы, в пропорции 1/4) ту чушь, которая и составляет основную продукцию западной кинопродукции? Почему в титрах всегда опускали текст, касающийся западной цензуры и номеров соответствующих разрешений, полученных, например, известными комедиями Пьера Ришара?!

Ответы на все эти вопросы, конечно же, были Фёдорову известны. Но как упомянуть обо всём этом, не повредив делу и не поставив себя под удар Пятого управления.

Как бы то ни было, а ко вторнику 9 ноября Алексей Витальевич закончил основную часть работы по всем намеченным разделам и отпечатал на машинке более девя­носта листов через полуторный интервал. Идеологическую часть он спрятал в специально изготовленный тайник под половицей, куда убрал и вторые экземпляры текстов по остальным разделам

своего информационного сообщения. Работа над меморандумом помогла Фёдорову восстановить пошатнувшуюся было уверенность в правильности затеян­ного им вмешательства в прошлое, в надёжности своей памяти и в том, что сам он, что ни говори,– гость из будущего.

Утром во вторник 9 ноября Фёдоров пришёл на работу раньше всех. Ему было необходимо преодолеть снова появившееся чувство раздвоенности и попривыкнуть к своей прежней рабочей обстановке. Взяв на вахте в главном корпусе института ключ и расписавшись за него в журнале, Алексей Витальевич прошёл сотню метров, отделявшую этот корпус от несколько обветшалого, со старинными полукруглыми окнами двухэтажного здания ЦНИЛ – Цен­тральной научно-исследовательской лаборатории. Открыв входную дверь, он повесил ключ в специальный шкафчик, расположенный на стене и повернул направо, в "Отдел патологической физиологии с экспериментальной хирургией".

Включив люминесцентные лампы, ярко осветившие длинный коридор отдела, он прошёл по нему в самый конец и открыл дверь своего кабинета. Чувство раздвоенности сознания стало почти непереносимым. Фёдоров попытался проанализировать, с чем это может быть связано, но ни одной правдоподобной идеи в голову не приходило, пока он не взялся за штору, почти наполовину закрывающую окно. И тут ему вспомнилось загадочное событие, случившееся с ним в той реальности именно в этот день – за сутки до смерти Брежнева. Событие было странным, необъяснимым и не имело тогда никаких последствий. В прежней жизни в тот день, после обеда в институтской столовой, он уселся за свой рабочий стол, чтобы сделать в журнале запись об операциях на мышах, выполненных им с Михайловой для одного из докторантов института. Шариковая ручка отказала. Видимо закончилась паста в стержне. И тогда он развинтил ручку, чтобы заменить пишущий стержень, а пружинка внезапно выстрелила и упала на пол. Фёдоров инстинктивно нагнулся, почти поймав пружинку на лету. Как раз в этот момент послышался какой-то странный звук со стороны окна, будто кто-то кинул в стекло камешком.

Собрав авторучку, Фёдоров взглянул в окно и заметил на стекле нечто странное. Подойдя ближе, он увидел, что оба стекла – и в наружной и во внутренней раме – повреж­дены: в обоих стёклах имелось по маленькой круглой дырочке диаметром около шести миллиметров с короткими лучами радиальных трещинок. Всё это походило на пулевое отверстие. Взглянув в дырочку внутреннего стекла так, чтобы в центре взгляда оказалось отверстие в наружном стекле, Алексей Витальевич сообразил, что стреляли, если это был выстрел, скорее всего, с дерева, стоявшего между домами на противоположной стороне неширокой пешеходной Студенческой улицы, точнее – во дворе между домами другой стороны. Однако ни на дереве, ни между домов Фёдорову в тот раз не удалось никого разглядеть. Проведя мысленно прямую от обеих дырочек в центр комнаты, Фёдоров похолодел: получалось, что не нагнись он давеча за пружинкой авторучки, иметь бы ему дырку в голове. Если, конечно, это и впрямь была пуля!

На расстоянии примерно одного метра от торца его стола, расположенного так, чтобы свет падал из окна слева, в кабинете стоял книжный шкаф, отделявший рабочее место Алексея Витальевича и от двери, и от умывальника, находившегося на той же стене, к которой торцом и примыкал этот шкаф. С другой стороны от входной двери стоял лабораторный стол с аппаратами и инструментами. Так вот, подойдя к шкафу, Фёдоров быстро нашёл небольшое отверстие в дверце, как раз возле стекла. Однако дырочка не была сквозной. Старинная дубовая дверца с внутренней стороны оказалась целой. Вставив в слепое отверстие спичку, Алексей Витальевич смекнул, что пуле не хватило пяти – шести миллиметров, чтобы пробить дверцу насквозь.

В тот раз это событие никаких продолжений или последствий не имело, хотя Фёдоров немедленно рассказал о событии и заведующей отделом Михайловой, и заведу­ющему ЦНИЛ профессору Эдуарду Генриховичу Коровину, и в милиции (а, может быть, именно поэтому!). Но теперь в голову пришла странная, почти бредовая мысль: а не было ли всё это покушением? Причём, не просто покушением, а именно в связи с той ролью, которую он взял на себя сейчас?! Тогда выходило, что покушение в тот раз было организовано из будущего. Едва Фёдоров об этом подумал, как неприятное чувство раздвоенности сознания исчезло.