Тайна брата

Смит Дэн

— Он самый.

У Лизы темнеет лицо.

— Ненавижу его. Свинья.

Ее слова пугают меня. Слава богу, на улице пустынно и нас никто не слышит.

— А ты его откуда знаешь?

— Да все его знают. В школе ходит слушок, что в детстве он подрабатывал у пекаря. Развозил на велосипеде хлеб, а потом вступил в полицию. Теперь он — обычная гестаповская свинья.

— Тсс, — шикаю я, озираясь.

— Что он тебе сказал? — Лиза старается говорить потише.

— Э-э… ну, злился, что я помял машину, и…

— Заставил тебя пойти в школу?

— Да

сказал, что еще пару дней можно сачковать, потому что…

— Свезло тебе.

Лиза разворачивается и продолжает путь.

Пару секунд наблюдаю, как прыгают ее косички, как она машет руками, а после бросаюсь вслед.

— А чего? Почему свезло-то?

— В школе скучно.

Раньше я такие речи слышал только от Стефана. Снова озираюсь, не подслушивают ли нас.

— Так почему тебе можно сидеть дома? Мама болеет? Моя мама говорит, когда вы приехали, твоя выглядела плохо и с тех пор не выходила. Что с ней?

— Непонятно. То ли болеет, то ли тоскует.

— Тоскует?

— У нас папа умер. Его убили враги.

— Ужас какой.

— Но мы им гордимся, — говорю я, вспоминая заветы юнгбаннфюрера. — Он выполнил свой долг перед фюрером.

Лиза смотрит на меня так, словно в голове у нее крутятся серьезные мысли.

— Еще до того, как мы уехали, мой папа говаривал, что это фюрер затеял войну.

— Да нет же, он ведет нас к победе.

— Ну, мама фюрера не обвиняет, но, может, она просто боится.

— Чего?

— Да всего. Иной раз мне кажется, что она боится даже меня.

— Тебя?

— Ага. Боится, что я донесу на нее. Были случаи, когда дети так поступали.

Чувствую укол вины. Гоню прочь мысли о том, что случилось со Стефаном, и о своем желании донести на бабулю с дедом. Разговор иссякает, и мы молчим до самого магазина герра Финкеля.

Перед магазином выстроилась очередь из женщин с пустыми корзинами. Вижу двух бабушкиных подруг, живущих рядом с нами на Эшерштрассе, фрау Амзель и фрау Фогель. Они коротают ожидание беседой. С каждым днем очереди становятся все длиннее.

— Глянем, вдруг есть шоколад? — предлагает Лиза, вставая в очередь. Она снова демонстрирует мне монетки. — Денег хватит.

В ее ручке монеты кажутся громадными. Солнце играет на орле, сжимающем в когтях свастику.

Разглядываю новую подружку. Глаза у Лизы сами цветом как шоколад. Лицо кругловатое, и прическа усиливает это впечатление. Нос у нее, померяй его врачи в школе, сочли бы слишком большим. Но все равно он милый. Хоть волосы у Лизы темные, но кожа бледная, отчего румянец на щеках становится легко заметен. Красивая девочка, хоть и не той красотой германской нации, о которой нам рассказывали в школе. Очень живая у нее красота.

— Ты всегда разглядываешь людей? — спрашивает Лиза.

— А?

— Чего уставился?

— Ой, прости. Знаешь, думал вот, мысли, что ты вот такая хочешь поделиться со мной.

— Ну, друзья ведь так и поступают?

Выходит, мы с

Лизой теперь друзья. Никаких тебе клятв, церемоний, ритуалов, приятельских оплеух. Пара слов, и готово дело — мы друзья.

На лицо сама собой наползает улыбка.

— Что такое? — спрашивает Лиза.

Пожимаю плечами.

— Друзья. Забавно… — Протягиваю ей руку. Сам не знаю почему. Чем-то надо обозначить дружбу. Лиза разглядывает мою ладонь, тоже расплывается в улыбке и смотрит мне в глаза.

— Серьезно? Пожать руку? Смешной ты, Карл Фридман, — качает она головой.

Пара женщин выходит из магазина, очередь ползет вперед. Среди вышедших — фрау Остер, которая живет через дорогу от нас, в паре домов от Лизы. Она моложе мамы, тощая, с мышиными волосами и узким лицом.

Муж у нее тоже сражается в России, только служит в танковых войсках SS. Ба говорит, что по рассказам фрау Остер он целый генерал, не меньше.

— Все хуже и хуже, — жалуется она подружке, проходя мимо нас. — На всех не хватает. Не знаю, сколько это будет длиться.

Корзинка у нее накрыта сверху сложенной газетой «Штурмовик».

— Недолго, Моника, не бойся. Герр Гитлер скоро выиграет эту войну, и тогда…

Женщины отошли слишком далеко, и я перестаю разбирать их болтовню.

По радио передают, что в Англии с начала года введено нормирование продуктов. У нас такой беды нет, но она не за горами. Еды на прилавках не хватает, и кроме денег нужны еще карточки: белые на сахар, синие на мясо, зеленые на яйца, желтые на молокопродукты. Не думаю, что в магазине найдется шоколад, но говорить об этом Лизе не буду. Она аж светится от предвкушения, и заранее расстраивать подругу я не хочу. Просто смотрю на нее и радуюсь. Люди выходят из магазина, и очередь потихоньку движется.

Приходит наш черед, Лиза открывает дверь, бряцает колокольчик, и мы заходим внутрь.

Вдоль стен стоят деревянные полки. Одни пустые, на других красуются горшки, бутылки и жестянки.

В ящиках лежат овощи, правда, чахлые, и мало. Да и те не продадут без карточки. В углу, рядом с весами, притулился бочонок квашеной капусты, а рядом с ним — пачка «Штурмовика».

С передовицы скалится карикатурный еврей с ножом. Он зловеще нависает над визжащей светловолосой немкой. Жирная подпись гласит: «Евреи — наша главная беда». Знакомая картина. У нас в школе газеты развешивали по стенам, чтобы ученики могли прочитать. И в городе есть специальные стенды.

Женщины в магазине протягивают коробки и сумки герру Финкелю, стоящему за прилавком. Тот, не прекращая болтать с покупательницами, складывает внутрь продукты, взвешивает, отсчитывает деньги и талоны.

У герра Финкеля ясные голубые глаза и румяные щеки в прожилках вен. Синий фартук висит на здоровенном пузе. Герр Финкель практически седой, он выглядит старше деда. Взглянув на меня через прилавок, он грустно улыбается.

— Карл, рад тебя видеть. Жаль твоего отца, хороший человек был.