Тайна декабриста
Шрифт:
Проверили вещи в витрине. По инвентарной описи все, до последней золотой серьги, было на месте.
– Вот и цена вашей версии, Вадим Николаевич!
– вполголоса сказал Максимов, искоса поглядывая на опешившего подчиненного.
– Ларчик не так просто открывается!
Он подошел к книжному шкафу, по бокам которого, как стражи, стояли в стеклянных ящиках два манекена: с одной стороны тунгус в меховой, расшитой бисером одежде, с луком в руках, с другой - русский землепроходец в кольчуге поверх кафтана, рослый, бородатый, с пищалью на плече. Фигура этого соратника Ермака была отлично сделана и производила впечатление
– Орел!
– сказал Максимов, любуясь фигурой.
– Ведь орел, а, Вадим Николаевич?
Потом полковник снова вернулся к книжному шкафу. Верхняя половина его была застеклена, на полках ровными рядами выстроились книги по истории Сибири. Нижняя часть шкафа имела глухие дверцы. Одна из них была приоткрыта. Виднелись сложенные на полках стопами альбомы, свернутые трубкой бумаги, пухлые скоросшиватели, аккуратно перевязанные тесьмой. Максимов нагнулся и стал рассматривать замок.
– Вадим Николаевич!
– позвал он.
– Дайте-ка мне лупу! С минуту он молча разглядывал замок. Потом поднялся и, отряхивая колени, спросил:
– Как вы думаете, кто шкаф открывал?
– Ковальчук, по-моему.
– А по-моему - преступник. Еще до ее прихода. Видите на язычке замка царапины свежие, блестящие. А теперь посмотрим, каким образом витрину открыли. Смотрите, точно такие же царапины. Это могли сделать только одним инструментом - узкой столярной стамеской. Согласны? Витрина с ценностями была вскрыта для отвода глаз. Да, кстати, где папка?
– Пожалуйста, Ефим Антонович, вот она!
– Чернобровин вчера поднял папку и положил на стеклянный шкаф с манекеном казака.
– Вы внимательно ее осмотрели?
– Максимов открыл папку и, достав лист голубоватой бумаги, начал читать вслух:
– "Ея императорское величество всемилостивейшая государыня, снисходя на прошение ваше во всеподданнейшем рапорте, указом повелеть соизволила..." Что это? Ага: ордер Екатерины второй именитому рыльскому гражданину и Северо-Восточной американской компании компаниону господину Шелихову22. Этим ордером она дает ему поселенцев на Курильские острова и поручает продолжать исследование американского побережья. Датировано 1794 годом. Дальше. Экстракт из журнала корабля "Юнона" о плавании из порта Ново-Архангельска в Калифорнию и обратно в 1806 году. Меморандум первого русского посланника в Японии Резанова. Подлинные документы! Письма декабриста Якушкина - шесть номеров. Два письма декабриста Репина, два Беляева. Три письма Артамона Муравьева и три - Никиты Муравьева. Портрет декабриста Завалишина, рисованный Николаем Бестужевым. Какая тонкая работа, пером сделано! Эге, а это что?!
На внутренней стороне папки из белого плотного картона серело еле заметное пятнышко размером с двухкопеечную монету.
– Надо проявить!
– сказал Максимов.
– Если это отпечаток пальца, сравните с отпечатком на ручке чекана. Если совпадут, то все становится с головы на ноги: преступник открыл шкаф, он же взял папку. За рассматриванием находящихся в ней документов и застала его Ковальчук. Но что он искал тут? Вот опись вложенного, проверим. Так, номер первый на месте. Номер два... три... Все тут... Странно! Ничего не взято...
Максимов прохаживался вдоль зала, нахмурившись, опустив голову. Одной рукой он, по привычке, сжимал подбородок, другую заложил за спину. Все чутье, весь огромный опыт подсказывали ему, что перед ним "дело с подтекстом",
И старший лейтенант слышал, как Максимов спрашивал себя совсем тихо:
– Какого черта он искал в этой папке?!
3. Кто?
Наконец Максимов остановился перед Чернобровиным и спросил:
– А вы как думаете, что он искал?
– На этот вопрос, Ефим - Антонович, ответить трудно, а сейчас, сию минуту, пожалуй, даже невозможно.
– Золотые слова, Вадим Николаевич. И я к тому же выводу пришел. Нельзя ответить сейчас. А в ответе на этот вопрос, возможно, ключ ко всему делу. Вы поднимались ночью в комнату Ковальчук?
– Как же! Тотчас после осмотра зала.
– Давайте осмотрим еще раз.
В сопровождении директора музея они поднялись на второй этаж. Гольдман беспокойно косилась на папку с документами, которую полковник держал под мышкой. Заметив это, Максимов, посмеиваясь, сказал:
– Уж не думаете ли вы, Софья Дмитриевна, что мы собираемся похитить эти документы?
Гольдман смутилась.
– Ах, не подумайте дурно... Но это, как вам известно, очень редкие документы, мы несем за них ответственность...
– Не волнуйтесь, у нас-то они, во всяком случае, не пропадут.
– Нет, я ничего, ничего...
И, заминая неловкость, Гольдман принялась рассказывать о Ковальчук. Эта одинокая женщина была единственным человеком, жившим в здании музея. Вообще это, конечно, не положено, но что же делать? Ее осенью прошлого года направили сюда из Москвы. Оплачивать гостиницу музей не имеет возможности, пришлось пока освободить комнату, где находился разный музейный хлам. Предполагалось, что проживет здесь Ковальчук всего месяц-два. Увы, вопрос с квартирой решается до сих пор. С одной стороны - это надо признать! администрация музея не проявила должной настойчивости. С другой, сама Зинаида Васильевна не торопила: есть крыша над головой, и ладно! Ведь она была так нетребовательна. В научной работе сосредоточился, казалось, весь интерес ее жизни. После рабочего дня в музее она обычно сидела у себя до поздней ночи над своей научной работой.
Узкая, в одно окно, комната была обставлена скромно: металлическая койка, аккуратно застеленная голубым покрывалом, с подушкой в белоснежной наволочке, в углу на проволочных плечиках платья, завешенные куском декоративной ткани, два чемодана, перед окном столик с настольной лампой, пара стульев и много книг.
Внимание Максимова привлекла рукопись на столе. Большая стопка исписанных листов была аккуратно сложена на левой стороне, справа лежала чистая бумага.
Полковник взял рукопись. На титуле значилось:
Декабрист Дмитрий Иринархович Завалишин
(1804-1892 гг.)
Большая часть работы, видимо, диссертации, уже была перепечатана на машинке, последние несколько листов представляли карандашный черновик. Рукопись обрывалась на 137-й странице. "Есть в биографии этого декабриста, - читал Максимов последний абзац, - один эпизод, поныне облеченный таинственностью и связанный с так называемым "завещанием", которое приписывается Завалишину. Это можно было бы счесть за легенду, но факт подтверждается свидетельствами других декабристов. В ряде мемуарных источников имеются сведения, что, находясь в тюрьме при Петровском заводе, Завалишин тяжело заболел и, чувствуя приближение сме...".