Тайна дразнит разум
Шрифт:
— Надеюсь, ты догадался привезти ершовский нож?
Сеня с надеждой взглянул на приятеля. Тот ответил утвердительно. Председатель чека приказал:
— Утром сдашь…
— Зачем утром? — поднялась Груня. — Я мигом…
Алеша хотел пойти с ней, но она почему-то отказалась от провожатого.
Наступила пауза. Ее нарушил старший Смыслов. Он отодвинул миску с солеными грибами и одобрительно проговорил:
— Ой, племяш, с такой подругой не пропадешь, ядрено-корено!
— Факт! — пробасил Воркун, улыбаясь. — Вот придет такая на чистку партии и прочистит тебя с песочком [15] !..
15
В
Калугин был уверен, что Груня ушла не только за вещественным доказательством. Наблюдая за ней, Николай Николаевич отметил, что она совершенно не волновалась за любимого человека. В чем причина такого спокойствия? Вероятно, в новой позиции Солеваровой. Теперь она не смотрит на Груню как на соперницу и доверила ей тайну беглеца, который, возможно, спрятался не столько от чекистов, сколько от Рыси…
Пальма бросилась в прихожую.
Все напряженно смотрели на входную дверь…
Ерш подкараулил тетку возле ее дома. Был осенний темный вечер. Она не узнала его, испугалась: черная одежда и белые перчатки (забинтованные руки). Зато грубый, хрипловатый голос матроса мигом успокоил ее и тут же опять вызвал тревогу…
— Сейчас, сейчас что-нибудь придумаю, — залепетала она, напрягая зрение. — Иди рядом… люба моя…
До набережной Перерытицы они шли молча. Только возле каменного дома с тремя освещенными окнами тетка шепнула:
— Врач Глинка…
За плечами доктора многолетняя работа в военном госпитале. Опытные руки врача смочили бинты, запекшиеся кровью, промыли раны, наложили шинки на бледные ладони и снова забинтовали…
— Доктор, скажи прямо, — раненый протянул руку, — смогу я держать кисть?
— Малярную?
— Нет, художника.
— Сможешь. Сухожилие большого пальца не повреждено…
От врача Георгий вышел с твердым решением взять курс прямо на Крестецкую, в чека, но его смутила тетка Вера:
— Приехал эмиссар патриарха, тобой интересовался…
— Видела его?
— Нет, люба моя, Савелий сказал…
Ерш задумался. Он сам не знает Рысь в лицо. Эмиссар беседовал с ним в темноте. А чекисты могут не поверить. Скажут: «Жгловский нарочно покрывает». Вот бы еще раз повидаться с представителем патриарха и засечь его рожу…
Заныли растревоженные пальцы. Ерш поморщился. Он представил себя на допросе. Раны будут мешать ему спокойно беседовать с чекистами. Нет, есть смысл обождать. Племянник плечом прижался к тетке:
— Укрой в надежном месте и организуй встречу с эмиссаром.
На сей раз Пашка Соленый не рискнул проявить гостеприимство: он своими глазами видел, как агент угро Федька Лунатик украдкой встречался с Капитоновной. Может быть, ночной налет на картежников не обошелся без помощи бабки.
Георгий не возражал против нового адреса. Дом перевозчика с небольшим садом одиноко стоял на берегу Полисти, кругом пустыри. Зато за рекой — казарма, фабрика и цепочка каменных домов. Близость воды всегда приятна матросу.
Поздно вечером пришла тетка Вера. Принесла сливки, теплые пироги с капустой и приятную весть: «Придет». Эмиссар не указал ни дня, ни часа. Однако Ерш был уверен, что Рысь явится внезапно, ночью, и заказал электрический фонарик…
— А то, сама понимаешь, чуть в сенях не грохнулся…
Он был рад и не рад приходу тетки: она, конечно, помогает ему делом и в то же время мешает думать о Груне…
Ночью, прощаясь с теткой, он строго напомнил ей:
— Без фонарика не приходи!
На другой день перевозчик передал жильцу пакетик. Георгий зубами развязал веревку, развернул бумагу и увидел малиновые плитки постного сахара, между которыми чернел плоский фонарик с толстым стеклом.
Не доверяя Баптисту, Георгий сам оттянул бинт на правой ладони и замаскировал фонарик. Одно движение рукой, и выстреливал луч света. Теперь он перехитрит Рысь: подглядит его морду.
А тот, как язь, осторожничал, не спешил к Анархисту…
Только на третьи сутки заявился Рысь. Георгий шел по садовой дорожке. Под ногами костенел снег. Со стороны Полисти наседал студеный ветер. Вдруг из темноты, откуда пахло черной смородиной, раздался хруст ветки…
Ерш чуть было не зажег фонарик, — к счастью, Рысь опередил его: на один миг ослепил Жгловского и лучом света указал на заснеженную скамейку:
— Прошу, милейший…
По шагам эмиссара Анархист определил, что Рысь обладает легкой, кошачьей походкой. Долгожданный гость сел на край скамейки. Его темный плащ с поднятым остроконечным капюшоном сливался с черным фоном голых яблонь — трудно было определить его рост. Во всяком случае, эмиссар был выше Ерша.
— Как ваши руки, голубчик? — спросил Рысь задушевным голосом.
— Что?! — огрызнулся Ерш. — Без рук не нужен?!
— Нужен, друг мой. Сильнее прежнего. Но сейчас о другом…
Он прислушался к ночным шорохам. Ерш заметил, что сегодня Рысь не модулировал голосом: видимо, учел, что игра речью тоже примета. Это была, пожалуй, его обычная интонация.
— Батенька, мне известно, как ты попал в лагерь и как сбежал оттуда. Я догадываюсь, ради кого ты подался в деревню. Но я не пойму, как ты без рук улизнул из-под ареста. Нуте?
— Обычное дело: подсунул вместо себя коня.
— Как?! Подкупил чекиста?!
— Он не чекист — из угро.
— А теперь каков план, друг мой?
— Мстить большевикам!
— Не так громко, батенька! — Он прислушался и продолжал: — Ты что запомнил из нашей беседы на сеновале?
— Одну пену: я тогда травил баланду…
— Все же, голубчик? Нуте?
«Проверяет память», — смекнул Ерш и перешел в контратаку:
— Мы схлестнулись, кажись, седьмого июня…
— Нет, друг мой, восьмого: в день памяти святого великомученика Феодора Стратилата.
«Из духовных», — решил Анархист. Его отец, поп, тоже говорил не «Федор», а «Феодор».