Тайна дразнит разум
Шрифт:
За круглым столом пили чай Ланская с Калугиным. Он пожелал ей здоровья и всяческих успехов. Вчера Ерш часто цитировал Ветхий завет, поэтому Тамара не удивилась, когда Николай Николаевич спросил:
— У вас есть Библия, голубушка?
— Я брала у регента. Если хотите…
— Спасибо, матушка, я сам зайду. — Он задержал взгляд на вдовушке: — Ба-а! У вас совсем не праздничное настроение! Нуте?
— Погода действует. — Она повернулась к плакучему окну: — Полюбуйтесь…
— Запомните, голубушка, если дожди
— И что тогда? — спросила она, думая о своем.
— Русса превратится в три холма. В старину, заметьте, Ильмень омывал старорусскую землю. Ваш сад растет на дне бывшего огромного озера…
Славный Николай Николаевич: он старался отвлечь ее от печальных мыслей. Но вот Калугин взял толстый портфель и скрылся за выходной дверью. Тамара вымыла посуду, вернулась во флигель, взглянула на пачку книг в бурых переплетах и опять за свое…
«Иван внес свою долю в общий подарок. Он не мог не знать о дне рождения…»
Осторожно звякнул звонок в прихожей. «Регент», — подумала она и не ошиблась. Сосед оставил мокрый зонтик в прихожей, а букет свежей герани внес в комнату:
— От меня и супруги…
— Преступники вы оба! Загубили домашние цветы! — заворчала она, принимая букет. — Великое спасибо, Абрам Карлович… Как ваше горло? В такую погоду…
Стройный регент, в черном костюме, с черной эспаньолкой на бледном подбородке, попятился к мокрому зонтику:
— Ничего… Благодарю… Ваш совет помог… Теперь только с утра легкий хрип…
Щелкнула дворовая калитка. Тамара увидела за окном грузную фигуру церковного старосты в клеенчатой накидке с капюшоном…
— Нет, нет, подождите! — задержала она регента. — Я не хочу оставаться наедине со своим благодетелем…
Молнией промелькнул в памяти голодный, тифозный год. В монастырской церкви — два гроба. Тома сразу осталась без отца и матери. Все похоронные расходы взял на себя Солеваров и сироту не забыл: пристроил в церковный хор…
Дверь открыл регент. Савелий Иннокентиевич скинул мокрую накидку, перекрестился и поцеловал певицу в лоб.
— Прими от старика… — протянул он крошечный молитвенник в золотой коробке. — Не забывай создателя — молись, грешница…
Староста бородой кивнул на регента:
— Его бог простит: занемог горлом. А ты, душа моя, погляжу, цветешь, силы набираешь. И голос окреп, на сцене поешь…
— Концерт в пользу голодающих.
— Благотворительно! — он взял ее за руку. — А верующие разве не твои братья, сестры? Разве они не жаждут послушать твой голос серебряный? Почему же их отвергла? Почему перестала петь на клиросе?
Продолжая стоять у окна, певица освободила руку.
— Савелий Иннокентиевич, у меня теперь опера, концерты, ликбез, сентябрята — совершенно нет времени!
— Нет времени?! — нахохлился старик. — А петь под гармошку в соседнем
Краска покрыла щеки Ланской. На помощь пришел регент:
— Не осуждай, старина, рядом живут ее лучшие друзья…
— Коммунары-безбожники?!
— Я тоже безбожник! Тебе известно. Однако ты умолял меня не оставлять хор. — Регент закашлялся и заранее угадал мысль старосты: — Не бог — доктор спасет меня!
— Так знай, нехристь, твоя чахотка — божья кара! — Он направил трость на Тамару: — И тебя, отступница, накажет господь!
Застегивая накидку, старик ехидно спросил:
— Это верно, что в коммуне жены-то общие?
— Нет, Савелий Иннокентиевич, в коммуне общие только идеи да стол, — строго ответил Вейц, подавая старосте трость.
В прихожей Солеваров потеснил входящего профессора Оношко и, не закрывая дверей, потопал на крыльцо.
Она не сразу вникла в профессорскую речь. И пакет не раскрыла. И поблагодарила не подавая руки. В ее ушах все еще звучала угроза старика. А что, если господь уже наказал и Ваня разлюбил ее?
Оношко задержался в Руссе, ждал санного пути в деревню. Он пожаловался на дождливую погоду:
— Представляю, что за дорожка на вашей земельке. — Аким Афанасьевич потряс пухлыми руками. — Шагнешь и завязнешь. Да, коллега, — обратился он к Вейду, — я видел список вашей коллекции. Можно снять копию…
— И вас удовлетворят одни названия экспонатов?
— Я боюсь, что вы передумаете и коллекция попадет в руки Калугина. Он мечтает о краеведческом музее.
— Хорошая мечта.
— А если вам вместо денег дадут бумажку с такими словами, как «национализация» или «конфискация», тогда как?
— Не волнуйтесь, профессор, у меня имеется охранная бумага с печатью исполкома.
Хозяйка поймала томный взгляд толстяка и снова с горечью подумала, что день ее рождения проходит без любимого.
— Скажите, пожалуйста, а верхом на лошади не опасно… — Она не договорила: Иван просил ее никому не сообщать о сегодняшней поездке за город.
Оношко принял ее беспокойство на свой счет, просиял:
— Ах, душечка, я никогда не сидел в седле! — Он засмеялся: — Упаду в самую грязь и не вылезу! Бедняжка Нинок! Как она там живет? Дома чуть ноги промочит — уже насморк! Коллега, а ваше здоровье?
И, не дожидаясь ответа, возмущенно вскинул руки:
— Где же глаза Фемиды?! Ерш Анархист, подонок человеческого рода, на свободе! Его же расстрелять мало — повесить надо!
— Очень опасный?
— Сейчас не очень: он почти без рук…
— Пощадите меня! — взмолилась хозяйка. — В день рождения хочется тепла и радости. Лучше отведайте горячего пирога с капустой…
Она прислушалась. В прихожей шум. Кто-то спешит. Что случилось?
В столовую влетел Алеша Смыслов. Он, не здороваясь, окинул взглядом мужчин: