Тайна дразнит разум
Шрифт:
— Снюхалась! — завизжала Лосиха. — Крест на постель променяла. Шлюха! Храм забыла! Безбожникам подпеваешь?!
Пашка Соленый гнутым концом трости зацепил Ланскую за ногу и рванул. Алеша и Сеня пробились через толпу, но поздно… Взметнув руками, беременная женщина упала навзничь и со всего маху затылком ударилась о каменную плиту…
Воркуновский отряд занял опушку леса. Иван Матвеевич, Люба и пять бойцов с винтовками спрятались за кусты, а лошади, охраняемые Пальмой, стояли в лесном
На снеговой дороге стрекотали драчливые сороки. Почему-то санные подводы запаздывали. По донесению агентуры ящики с оружием должны прибыть в Руссу засветло. Воркун спросил помощницу:
— Люба, ты точно запомнила слова Прошки? Может, направление…
Он вытянул голову. На горизонте обширного белого поля зачернела первая точка. За ней потянулись другие. Иван насчитал девять подвод и уточнил:
— А Смыслов сколько ящиков видел у Вейцихи?
— Девять. Выходит, по ящику на сани?
— Не спеши, дорогуша, с выводами…
Сороки улетели в лес. Обоз груженых саней приближался. Воркун скомандовал: «По коням!» Он подпустил первую подводу к черной березе, пострадавшей от молнии, и своим конем загородил дорогу:
— Перекур!
Сын мельника в бараньем тулупе нехотя вывалился из саней, зажал кнут под мышкой и, щурясь от солнца, поднял голову:
— Товарищ военный, мы спешим к товарному поезду…
— С каким грузом?
— Старину, значит, в Питер… к профессору…
— Сколько ящиков?
— Восемнадцать.
— Половину в багаж, а другую куда? Ну?
— В магазин Солеваровой. В нашем крае церковку закрыли, так мы целый иконостас везем…
— Проверим! — Иван вытащил из кожаной сумки седла железный молоток с широкой развилкой: — Где иконы?
Сын мельника оглянулся назад. Почти у каждой подводы — конник с карабином. Он снял толстую рукавицу и, вытирая влажный лоб, покосился на серую огромную овчарку:
— Кусается?
— Хуже волка! — припугнул Воркун, слезая с коня. — Особо тех, кто врет!
Приятель Ерша узнал вороного жеребца и, видимо, вспомнил, как сам чуть не попал в руки старорусского агента: от испуга не смог скрутить цигарку. А Иван сдвинул сено, и на санях обнаружились два ящика — на крышке одного чернел петроградский адрес, а на другом старорусский: «Магазин Солеваровой и Ко».
Заскрипели гвозди. Вздыбились одна за другой доски. Сверху блестела икона пресвятой девы Марии. Воркун приподнял ее и вынул кавалерийскую саблю, свежеотточенную.
— Это что же… меч пресвятой девы?! — ехидно спросил он.
— Бог ты мой! — растерялся детина. — По ошибке, что ли?
Иван вытащил из ящика винтовку образца 1891 года:
— А эта пятизарядная тоже по ошибке? Ну?!
— Впервой вижу, — поежился возчик. — Мое дело десятое. Мне сказали: довези ящики из церкви…
— Кто сказал?
— Солеваров. Он приезжал осматривать иконостас…
— Хорошо! На месте разберемся. — У чекиста возник план дальнейших действий. — Поступай,
Воркун подозвал Добротину, дал ей поручение и, надвинув на брови финскую шапку, вскочил на коня…
…Воркун веселым свистом подзадорил жеребца. Улыбаясь ветру и солнцу, Иван спешил в город. Сейчас он порадует Пронина и Калугина: засада удалась — наконец-то Рысь забьется в капкане…
Пронеслась тревожная думка, но Иван успокоил себя: чекисты и Смыслов не дадут в обиду его жену. Да и сама будущая мать не рискнет ребенком — не станет выступать на собрании…
Впереди всадника бодро бежала Пальма. Лесная дорога то пряталась в гуще елей-мохначей, то открывалась белоснежными полями с темно-синими прожилками.
Быстро сменялись придорожные картины, и казалось, все кругом спешило на свидание с весенним солнцем. Оно и понятно! Весна — хозяйка чудесных преображений: спящее просыпается, замороженное тает, застывшее бежит; безмолвное запевает, белое чернеет, а там, глядишь, и весь земной покров перекрасится в зелень.
Звонкими переливами встретили тепло овсянки и пищухи. Слушая лесную песню, Иван подхлестнул коня:
— А ну, Грач, поднажмем!
Если судить по солнцу, Воркун как раз успеет на собрание верующих. Он запел. Все же есть на свете счастливые совпадения! Еще пастухом Ванятка распевал про русскую красавицу. А сколько лет снилась ему стройная княжна с золотым вихрем волос и лучистым малахитом в глазах. И вот сон в руку: певица Ланская — его женушка, величавая раскрасавица.
Конь споткнулся: кончилась лесная дорога, и снег под копытами стал проваливаться. Всадник ослабил поводья, иначе изувечишь породистую лошадь. Грач перешел на ускоренный шаг.
Так можно и опоздать. Мелькнула мысль о Груне. Она-то обязательно выступит. У нее отчаянный характер. Но если толпа озвереет, разве массу утихомирят два-три чекиста? Фанатики и взвод бойцов растерзают. Пальма оглянулась на всадника, словно хотела поторопить: «Смотри прогарцуешь».
Солнце отяжелело. Вытянулась собачья тень. Южный ветерок дышал оттепелью. Впереди показались слободские крыши с черными проталинами. Из труб клубился легкий дымок: ставили вечерние самовары.
Проселочная дорога вышла на объезженный большак. Всадник поравнялся с дубовицкими крестьянами. Они громко обсуждали собрание верующих. Пожилая женщина в бархатном жакете ругала тех, кто выступал за помощь голодающим, за изъятие церковного золота. Ей возражал мужик в старой солдатской шинели:
— Добро! Голосуй! Вразумляй! А зачем же бабу-то бить?!
Иван, осадив коня, спросил: что случилось на собрании? Ответил ему мужик в солдатской шинели:
— Молодку, что раньше пела в хоре, сбили. А другая, что помоложе, чернявая такая, прикрыла ее своим телом. И видать, второй-то горазд досталось. Ногами били, топтали…