Тайна гибели Марины Цветаевой
Шрифт:
Долгие годы Цветаева будет говорить, что пожертвовала собой, потому что не могла оставить Сергея Яковлевича, не могла построить свое счастье на несчастье близких (Аля обожала отца). Это правда лишь отчасти. Теперь, когда опубликованы письма к Родзевичу и записаны его воспоминания, мы знаем, что он вовсе не жаждал соединиться с Цветаевой узами брака. Но и это не вся правда. Вся правда, во всей ее полноте и глубине и, если угодно, даже в бытовых деталях, — в «Поэме Горы» и «Поэме Конца». Никакие «жизненные подстрочники» не могут объяснить все. Поэтический итог этого краткого, сладкого (и одновременно горького) романа — лучшее, что создано в русской любовной лирике XX столетия.
Про эти поэмы нельзя (неточно) сказать, что они о любви. Скорее о невозможности любви. Это чувство невозможности создается не только словами, но всем строем поэм: ритмом, интонацией, композицией.
Гора, на которой разворачиваются
«Поэма Горы» создавалась, когда отношения с Родзевичем еще не были полностью порваны («Гора хватала за полы, / Приказывала: стой!»), «Поэма Конца», как писала Цветаева Пастернаку, — «гора на мне, а я под ней». (А в тексте — «Я не более чем животное, / Кем-то раненное в живот».) Уже первые строки «Поэмы Конца» — о несоизмеримости чувств героя и героини, о фальши, которой не чувствует Он, но которую моментально ловит Она.
В небе ржавее жести.Перст столба.Встал на означенном месте,Как Судьба. — Без четверти. Исправен?— Смерть не ждет.Преувеличенно-плавенШляпы взлет. В каждой реснице — вызов.Рот сведен.Преувеличенно-низокБыл поклон. Без четверти. Точен? —Голос лгал.Сердце упало: что с ним?Мозг: сигнал!А дальше — о трагическом непонимании (невозможности понимания) между Поэтом и не-Поэтом.
Движение губ ловлю.И знаю — не скажет первым.— Не любите? — Нет, люблю.— Не любите! — Но истерзан, Но выпит, но изведен.(Орлом озирая местность):Помилуйте, это дом?Дом — в сердце моем. — Словесность!Слишком разные значения вкладывают герои в слово «любовь».
…(Я, без звука:«Любовь — это значит лукНатянутый: лук разлука»)– ----------- —Рта раковинная щельБледна. Не усмешка — опись.— И прежде всего однаПостель.— Вы хотели пропастьСказать?..Для героя «Любовь, это значит жизнь». Для героини — смерть («Яд, рельсы, свинец — на выбор!»). Вести такой диалог долго нельзя, и он заканчивается так, как только и может быть закончен: «Тогда простимся». Но поэма на этом не кончается. Расставание будет долгим и мучительным.
— Я этого не хотел.НеНо расстаться все еще представляется невозможным («Расставаться — ведь это врозь, / Мы же — сросшиеся…»). Не только героиня, но и герой плачут от разлуки («Плачешь? Друг мой!.. Жестока слеза мужская: / Обухом по темени!). Но расставание — не прихоть, не случайность, не долг — а единственно возможный выход (если — выход). Потому как:
Жизнь — это место, где жить нельзя:Ев-рейский квартал… Так не достойнее ль во сто кратСтать Вечным Жидом?Ибо для каждого, кто не гад,Ев-рейский погром —Жизнь.– -------- —Гетто избранничеств! Вал и ров.По-щады не жди!В сем христианнейшем из мировПоэты — жиды!Цветаева была Поэтом. А все «поэмы Гор» пишутся так… Впрочем, зачем повторять в прозе то, что сказано в гениальных стихах. Будь наша воля — мы бы переписали обе эти поэмы целиком. Но жанр и объем книги не позволяют. Надеемся, что читатель сделает это сам. И — если в первый раз — завидуем ему черной завистью.
В январе 1925 года Родзевич уехал из Праги. А 1 февраля у Цветаевой родился сын — Георгий. Долгожданный. С первой минуты обожаемый (в семье его стали называть Мур). Кто был его отцом? Мнения как современников, так и исследователей расходятся. Послушаем Константина Родзевича: «К рождению Мура я отнесся плохо. Я не хотел брать никакой ответственности. Да и было сильное желание не вмешиваться. Думайте, что хотите. Мур — мой сын или не мой, мне все равно. Эта неопределенность меня устраивала… Я тогда принял наиболее легкое решение: Мур — сын Сергея Яковлевича. Я думаю, что со стороны Марины оставлять эту неясность было ошибкой… Сын мой Мур или нет, я не могу сказать, потому что я сам не знаю».
А вот свидетельство близкой подруги Цветаевой А.З. Туржанской: Марина Ивановна при ней сказала: «Говорят, что это сын КБ. Но этого не может быть. Я по датам рассчитала, что это неверно».
Марина Ивановна действительно была уверена, что Мур — сын ее мужа. После родов она писала Пастернаку: «…не ревнуй, потому что это не дитя услады». Но в математике есть такое понятие — «малая разность». Если в цепочке вычислений вычитание производится между очень близкими величинами, конечный результат получается неверным. Расчеты могли и подвести. Тем более что фотография юного Родзевича очень похожа на фотографию Мура в том же возрасте. Но природа иногда откалывает шутки. Во всяком случае, кто бы ни был биологическим отцом Мура, Сергей Яковлевич принял его как своего сына.
Чтобы — по крайней мере на время — закончить с Родзевичем — эта книга все-таки не о нем, — расскажем вкратце о его дальнейшей судьбе. Это необходимо сделать хотя бы потому, что через несколько лет она снова переплетется с судьбой Сергея Эфрона — подчеркивая тем самым ее типичность.
Сначала — версия самого Константина Родзевича, данная им в автобиографии. С 1926 года обосновался в Париже. Сначала учился на юридическом факультете Сорбонны, а потом забросил учение и «втянулся в активную политическую борьбу на стороне левых французских группировок. Сотрудничал в «Ассоциации Революционных писателей и Артистов» (туда входили Барбюс, Арагон, Элюар, Пикассо и др.). В 1936 году, когда началась гражданская война в Испании, принял участие в пополнении Интернациональных бригад, а затем под псевдонимом Луис Кордес командовал батальоном подрывников. После поражения Республики вернулся в Париж к прежним занятиям — но ненадолго. После оккупации Франции вступил в ряды Сопротивления. В 1943 году был арестован и сослан в концлагерь. В мае 1945 года был освобожден русской армией в г. Ростоке. Два следующих года лечился в санаториях Франции и Швейцарии. Потом возобновил мою постоянную жизнь в Париже, совмещая мои личные интересы со стоявшей на очереди политической работой. Начал заниматься скульптурой. В заключение должен подчеркнуть: хотя большая часть моей жизни протекла за границей, моя идейная и эмоциональная связь с Родиной никогда не прерывалась».