Тайна покрытая временем

Филатов Валерий

Графу казалось, что это его прямая обязанность — защищать свою страну от каких бы то ни было невзгод, невзирая ни на что. И если есть угроза, то надобно её устранить, даже ценой собственной жизни. Когда набирали гренадеров в корпус Мамонтова, он хотел уехать из Саксонии, и вступить в корпус добровольцем. Маменька с сестрой испугались.

— Как ты можешь?! — кричали они. — Твой отъезд поставит нас в неловкое положение! Что скажет местная знать?! У нас тут счета в банках! На нас будут показывать пальцем!

Их

волновало не то, что молодого человека могут ранить, или, не дай Бог убить. Их волновало собственное положение. Они не смогут ходить по местным салонам, и выставлять себя напоказ.

— И куда мы Машку после этого пристроим?! — брызгала слюной матушка графа. — Новый император приближает к себе какую-то рвань без имени и состояния.

— Да! — кричала сестра. — Тут цивилизация, а что на Руси? Сплошное быдло! Девушке моего положения не могут достойный подарок преподнести!

Папенька отмалчивался.

Молодой граф не был настолько глуп. Он знал, что папенька за время пребывания в Саксонии оброс знакомствами и связями. И эти связи помогают атташе решать некие личные вопросы. И они никак не связаны с работой военно-морского атташе.

Крики знати Русичей, что нынешний император просто развалил все достижения своего отца по сближению Руси с цивилизованным миром, молодой Воронцов отрицал. Он достаточно изучил и увидел эту, так называемую, цивилизацию. Для него, как человека не стремившемуся к власти и богатству, ценности иной страны были чужды до отвращения. Понятие совести, чести и достоинства эти ценности не несли. Самолюбие, алчность и профанство — да, тут было в почёте. А ещё всяческие извращения. Чем извращение было изощрённей, тем набирало больше оваций и одобрения. И молодой граф потихоньку сходил с ума.

— Ты ничего не понимаешь, — язвила сестра. — Ты погряз в своих представлениях, а тут это не воспринимается. Родина там, где деньги, развлечения и свобода.

— Зато тебя, Маша, тут будут помнить не как женщину, а как куклу, танцующую на столе без порток, — возражал брат. — И поливать слюной вожделения, сброшенные тобой панталоны. Тьфу!.. Когда я захожу в клуб, то на меня показывают пальцем и хохочут. Мол, вот брат той толстозадой девицы… Не граф Воронцов-младший, а брат девицы, в задницу которой хотят пихнуть… И я должен этим гордиться?!

Приятели молодого человека из посольства Руси тоже не разделяли его стремления записываться в гренадеры.

— Сударь, вы обезумели! Пусть маргиналы себя подставляют под пули и сабли. А нам негоже.

— А извиняться за свой народ гоже?! — вопрошал Воронцов. — Османы берут на наших землях всё, на что глаз ляжет.

— Русь богатая. От неё не убудет… Мы же за себя печёмся.

Воронцов даже бросил перчатку в лицо молодого графа Хренникова — сына атташе по культуре, смевшего сказать, что оно, может быть, было бы и неплохо, если

бы галлийцы и саксонцы вошли на Русь хозяевами. Была бы тогда Русь богаче, знатнее и культурнее.

— Простите, боцман, но мне нечего вам сказать, — ответил Воронцов Котову и угрюмо удалился в каюту, где на койке храпел Величинский.

Граф взглянул на безмятежно спящего гардемарина и невольно пнул койку под ним. Так и не понял зачем — то ли храп раздражал, то ли Воронцов сам себя раздражал.

— Сударь, чего вам не спится? — перевернулся на другой бок Величинский.

— Зато у вас хороший сон, — процедил сквозь зубы Воронцов.

— Да, у меня нет рефлексий, граф. Меня ничего не мучает, — в подушку проговорил гардемарин. — Хотя…

Он быстро сел на кровати, с вызовом глядя на Воронцова.

— Я вас отчасти понимаю. Вы корите себя за трусость.

— Сударь, подбирайте слова!

— Зачем?! — искренне удивился гардемарин. — Я называю вещи своими именами. Вы испугались, и написали письмо батюшке. Просто признайтесь в этом. Я не буду тыкать в вас пальцем на каждом углу. Мне незачем. Только вот испугались вы напрасно…

— Я не за себя, а за сестру…

— Полноте, граф, — усмехнулся Величинский. — Вы себя оправдываете. Зачем?

Он недоуменно пожал плечами, как бы, говоря — ну, испугался. Признай и успокойся.

— А вы бы не испугались?!

— Я? Нет! — Гардемарин поднялся с койки. — Потому что это бессмысленно. Вас всё равно с сестрой отвезли в море и бросили на погибель. Днём раньше… Днём позже… Зато могли бы умереть с чистой совестью. Вы же понимали, что пишете письмо не просто так. Вас в любом случае ждала смерть! Эти люди знали, что делают, и с кем делают.

— Объясните, сударь! — горячо воскликнул Воронцов.

— А что объяснять? За вашей сестрой наблюдали. Это ясно. Вы же, сударь, попались случайно. Потому вас и отвезли на остров.

— Вы правы, — понуро склонил голову граф. — Я трус! Теперь из-за меня пострадают люди… И папенька.

Величинский взглянул на Воронцова с участливым сожалением.

— Полно, граф… Пойдёмте, лучше, примем по стаканчику…

Воронцов тут же перестал терзать себя и ответил грозным взглядом.

— Нет, сударь! Фёдор Аркадьевич настрого запретил давать вам вино.

Величинский притворно вздохнул.

— Жаль…

Как только граф и гардемарин поднялись на мостик, Глазьев через подзорную трубу увидел очертания пока ещё далёкого острова.

— Командор, я вижу землю! — крикнул он. — До неё миль двадцать.

Поворов тут же распорядился лечь в дрейф и послать сообщение на фрегат Соболева. Через полчаса Пётр поднялся на борт «Императрицы Анны». Прошёл на мостик и развернул карту.

— Я месяц болтался в этих координатах, промеряя глубины, — сказал он. — Вот посмотрите…