Тайна римского саркофага
Шрифт:
Горячей ладонью Алексей вытер холодный пот, выступивший на лице.
Траурная процессия осталась позади. В душе Алексея продолжал бушевать вихрь самых противоречивых чувств, и к горлу все время подкатывался горький колючий комок. Перед глазами стояла жена Галафати и эти портреты… Почему же его портрет несут вместе с теми, кто погиб в Ардеатинских пещерах? Ведь он остался жив!..
Алексей еще раз оглянулся назад и вспомнил того русского товарища, которого повели тогда на расстрел вместе с Галафати и другими жителями Рима. Значит, жена Галафати считает, что вместе с ее мужем
Городские улицы заметно расширились, и движение ускорилось. Навстречу одна за другой мчались машины. Все они до отказа были набиты американскими солдатами в кожаных куртках и комбинезонах. Солдаты вели себя шумно, оживленно, словно ехали на праздник. Они смеялись, горланили песни, а проезжая мимо пленных, кричали: «Гитлер капут!». Да, они вели себя, как победители. Всем своим видом они показывали, что это они, американские солдаты, смогли победить немцев, это они завоевали победу над германским фашизмом. И теперь они вправе веселиться и принимать дань признания оставшегося в живых человечества.
«Студебеккеры» шли в Неаполь по новой Аппиевой дороге, идущей вдоль побережья, через Альбано, Велетри, Чистериу, Террачину. Временами эта узкая полоска шоссе идет то прямо, как стрела, то вьется по горным склонам. Кое-где виднеются высокие пирамиды вырубленного камня, небольшие белые плиты строительного материала. Это дорога – свидетельница боев. Именно здесь, недалеко от нее, происходили недолгие стычки на плацдарме у Анцио. Эти-то стычки союзники и пытались выдать за «решающие», «имеющие большое стратегическое значение»…
В районе города Террачина дорога подходит к широкому простору бирюзового моря. Берег покрыт сыпучим, чистым песком. Бесшумные волны постоянно промывают его, образуя белую полосу прибоя. Виднеются рыбачьи лодки и расставленные в море сети.
Километров за тридцать до Неаполя, у автомашины, на которой ехал Кубышкин, заглох мотор. Пришлось остановиться на окраине какой-то деревушки. Остальные машины ушли вперед.
Была уже глубокая ночь. Бледный молочный свет луны омывал серые стены низких домов и сливался с огнями деревенской тратории, к дверям которой была прибита увядшая ветка оливы – примета итальянского кабачка, таверны.
Военнопленным разрешили сойти с машины. Кубышкин стал наблюдать за негром, копошившимся возле мотора. Американец, ехавший в кабине, перехватил этот взгляд. Он подошел к Алексею, небрежно похлопал его по спине и спросил на ломаном итальянском языке:
– Ты, что разбираешься в моторе?
– Немного, – ответил Алексей.
Американец отошел от Кубышкина и заговорил с немцами. Это был человек мощного телосложения, уже немолодой – в висках густо серебрилась седина. У него было крупное, резко очерченное лицо с прямым носом, глаза смотрели дружелюбно. Поговорив с немцами, американец снова подошел к Алексею и коротко спросил:
– Немец?
– Русский, – ответил Алексей.
Брови американца полезли вверх.
– О-о, земляк! – восторженно воскликнул он на чистом русском языке и обнял Кубышкина за плечи. – Черт побери! Вот так встреча!..
– Вы тоже русский? – спросил Алексей.
– Ну да! – Американец вынул пачку
– Урал! Урал!.. – глубоко затягиваясь и выпуская клубы дыма, говорил он. – Черт побери! Как бы я хотел увидеть сейчас русскую природу… Но!.. Конечно, одними русскими березами сыт не будешь, это ясно… Что-то надо еще… Н-да-а!.. Бедная, нищая Россия!..
Алексей хотел возразить, сказать, что Россия давно уже перестала быть нищей, но промолчал. А «земляк» продолжал:
– Оно, конечно, родная земля, милые сердцу поля, долины, горы… Но жить все-таки надо по-человечески, земляк! Жить надо так, как живут в Америке… Не бывал ни разу? Не приходилось? Э-э, напрасно! Много, много теряешь…
Алексей молчал. В голове его мелькнула мысль: «Родился ты, кажется, в России, а вот русского в тебе ни на грош!».
Скоро машина была исправлена, и они поехали дальше.
За колючей проволокой
Вскоре Алексея вместе с пленными немцами перевели в окрестности Неаполя. Здесь, в районе монастыря Камальбулов, Алексей снова оказался за колючей проволокой. Только на этот раз – у союзников.
Взяли отпечатки пальцев правой руки, несколько раз фотографировали, заставляли заполнить подробную анкету, на которой сверху была оттиснута надпись: «Вашингтон».
Улицы Неаполя были полны американских солдат и матросов, ко многим из них уже приехали семьи. Лучшие гостиницы и жилые дома были заняты американцами. По улицам с бешеной скоростью проносились их военные машины с белой звездочкой на борту. Повсюду виднелись надписи на английском языке. По набережной небольшими группами шатались пьяные «джи» (так называли итальянцы американских солдат). Здесь они охотно встречались с проститутками и спекулянтами. На дверях некоторых кино и театров появились надписи: «Вход только для военнослужащих союзных войск». В городе начались аресты патриотов, которые вопреки приказам англо-американского командования, взяли в дни оккупации в руки оружие, чтобы расправиться с фашистами…
Четыре месяца Алексей томился за колючек проволокой вместе с гитлеровцами. Эти немецкие вояки, взятые в плен в Италии, не были на Восточном фронте, не нюхали настоящей войны и были до крайности наивны. Как-то толстощекий немец, глуповато моргая белесыми ресницами, спросил Кубышкина:
– Вот ты русский, а почему на твоей голове нет рогов? Я знаю, что у всех русских на голове рога…
Кубышкин пригнулся:
– Пощупай!
Немец протянул было руку, но Алексей так боднул его в живот, что тот отлетел в сторону. Вокруг засмеялись. Кто-то сказал:
– У тебя, Фриц, нет мозгов. Это всем ясно и без осмотра.
Фриц ошалело смотрел на Алексея и ничего не понимал. Ведь ему говорили, что русские когда-то ходили в буденновках только потому, что прикрывали этими шлемами рога!
Сидеть в одной камере с подобными типами было тяжело. Алексей написал несколько протестов на имя англо-американского командования, требуя немедленной отправки в Советский Союз. Но ни англичане, ни американцы не торопились отправлять его на родину, у них были свои планы…