Тайна выеденного яйца, или Смерть Шалтая
Шрифт:
Они вступили на вращающуюся платформу, сооруженную с такой точностью, что движения вообще не замечалось. Дворецкий отступил в сторону, пропуская их, и детективы вошли внутрь, миновав пару гигантских бронзовых муравьедов, охранявших косую входную дверь.
Потолок холла подпирали беспорядочно установленные разномастные колонны. Одни были ионические, другие коринфские, некоторые дорические, отдельные и вовсе египетские. Остальные представляли собой смесь всех четырех стилей. Пол был выложен белыми и черными мраморными плитками в шахматном порядке, да только все плитки имели разную форму. Ни в какой отчетливый узор они не складывались, но, если долго смотреть,
— Интересно… — начал было Джек, но Ффинкворт уже исчез.
— Жутковато, правда? — шепнула Мэри, прислушиваясь к тихому поскрипыванию дома, незаметно поворачивавшегося на платформе.
Джек хотел поближе взглянуть на висевшие вверх ногами картины, но тут услышал знакомый голос.
— Инспектор! — воскликнул Рэндольф, улыбаясь. — Как приятно снова видеть вас!
— Сержант Мэри! Надеюсь, мозоль на втором пальце левой ноги не слишком вам досаждает?
— Откуда вы знаете?
Он скромно улыбнулся.
— Я образованный и опытный ноговед, сержант. Ваша походка для меня — открытая книга. Вы впервые внутри Касл-Пемзс?
Оба кивнули.
— Он официально считается одним из семи чудес Рединга, — гордо сказал Пемзе. — Чаю хотите?
— Спасибо.
— Первый дом был построен в тысяча восемьсот девяносто втором, — рассказывал хозяин, ведя их по зеркальному коридору. — Неоготическое сооружение чудовищных пропорций. Зал, коридор и дверные проемы были сделаны такими огромными, что мой дед разъезжал повсюду на «форде-Т».
— А интерьерам это не вредило? — спросила Мэри.
— Пара царапин, только и всего. Дворец был по-настоящему поврежден во время гонок тысяча девятьсот двадцать четвертого года. Столкновение трех машин в главном зале привело к тому, что всю дубовую обшивку между библиотекой и курительной пришлось заменить. — Он рассмеялся, представив себе масштаб разрушений. — Возле лестницы сделали общий поворот. Большой зал стал финишной прямой. Мне рассказывали, что в оранжерее было трудновато подрезать, зато в картинной галерее гонялись в два ряда. Мой дед установил рекорд в восемьдесят шесть целых сорок две сотых мили в час на «Дилейдж тэлбот S-27». При этом он потерял машину и левую ногу.
Рэндольф остановился перед стеклянной витриной с выставленным в ней куском искореженного металла.
— Это часть турбокомпрессора «дилейджа». Два года назад мы обнаружили его на дереве в полумиле отсюда. Славные, славные деньки. Сюда, пожалуйста.
Он повернул налево, открыл клепаный стальной люк и повел их по коридору, напоминавшему внутреннюю часть подводной лодки. Сходство усугублялось капавшей с кранов водой и звуками отдаленных взрывов глубинных бомб.
— Все это, разумеется, кончилось плохо. На девятом кругу граф Игорь Дебровник вылетел на своем семилитровом «фиате» с верхней лестничной площадки, пробил витражное окно и проломил крышу часовни. Через несколько минут граф Садбери, спутав направление, влетел на своем «райлтоне» на скорости семьдесят миль в час в отдел антикварных книг, нанеся невосполнимый ущерб нескольким ранним изданиям Бэкона. К концу гонки с десяток других несчастных случаев превратили интерьер дома в руины, потому в тысяча девятьсот двадцать шестом году мой дед решил его перестроить при помощи блестящего, но сумасшедшего Вольфганга Калигари.
Лорд Пемзс отодвинул панель, и они оказались в комнате, уставленной старинными каменными кхмерскими изваяниями. Посреди возвышалось огромное фиговое дерево. Здесь было жарко и повсюду в изобилии росли тропические растения. Пока они глазели по сторонам, мимо
— Мы называем эту комнату «Ангкор-Ват», [53] — сказал Пемзс. — Крыша — средневековая, сводчатая, а окна — точное воспроизведение западного фасада в Шартре, [54] только чуть повыше.
53
Гигантский храмовый комплекс в Камбодже, среди развалин древней столицы государства кхмеров, посвященный богу Вишну.
54
Собор Нотр-Дам в Шартре был заложен на месте древнего друидского святилища епископом Фульбером в XI веке. Западный вход, именуемый Королевским порталом, украшенный статуями королей и королев, датируется 1145 годом и демонстрирует переход в скульптуре от романского стиля к готике. Над ним располагаются четыре окна со знаменитыми витражами XII века.
Он предложил им устраиваться на диване, совершенно не к месту поставленном на персидском ковре посреди комнаты. Чай уже подали.
— Замечательный дом! — сказала Мэри.
— Когда его построили, никто так не считал, — ответил Пемзе, разливая чай. — Ругали на все корки, как и прочие великие здания. От простого «уродливо» и более откровенного «безвкусно и лишено стиля» вплоть до явного преувеличения «творение Мефистофеля». В этом и все, и ничего, и еще кое-что. Сахару?
— Спасибо.
— Итак, — произнес хозяин, как только они взяли по чашечке чая, — у вас появились новые вопросы, инспектор?
— Несколько. Не догадываетесь ли вы, каким образом Болтай собирался поднять стоимость акций «Пемзс»?
— Я очень много думал об этом со времени нашей последней встречи, — ответил лорд, — но так и не пришел ни к какому выводу.
Джек применил иную тактику.
— Мы говорили с мистером Гранди. По его словам, Шалтай действительно предлагал ему купить свой портфель акций во время благотворительного вечера «Пемзс».
— Гранди принял предложение?
— Нет.
— Тогда зачем мне убивать Болтая? Если таков был его козырь, то он разыграл его очень не вовремя.
— А что, если он и вовсе не планировал продавать акции Гранди? Может, он собирался перепродать их… вам.
Сэр Рэндольф нахмурился и посмотрел на обоих полицейских.
— Зачем?
— Чтобы вернуть фабрику семье.
Пемзс рассмеялся.
— Если так, то я должен был лет двадцать вынашивать этот план — ведь как раз столько лет у нас проблемы. Кроме того, купил акции Болтай, а не я. У меня нет таких денег.
— Мистер Болтай мог служить вам прикрытием. По-моему, выкупи вы вдруг свои акции, аналитики из Сити задались бы вопросом: «С чего бы это?» — и цены взлетели бы до небес.
Пемзс снова рассмеялся, внутренне начиная закипать.
— Будь я преступником, инспектор, я запустил бы руку в пенсионный фонд своих работников. Я и мои пожилые родственники — единственные попечители, так что это не составило бы труда. Там больше ста миллионов — с лихвой достанет, чтобы снова поставить компанию на ноги. Но это не мои деньги. Они принадлежат рабочим. Я много лет сражался с «Пан энд Пропалл» не из чувства ответственности перед сотрудниками и не ради поддержания фамильной чести Пемзсов, но потому, что мы считаем выпуск продукции по уходу за ногами своим моральным долгом.