Тайна Золотой долины. Четверо из России
Шрифт:
— Взорвать бы, — тихо произнес Левка.
Я понял, о чем думает его отчаянная головушка.
— Взорвать — хорошо, но как?
— Известно, как… Мину подложить и — бенц!
— А как подложишь? Склад-то охраняется…
— Ты ничего не понимаешь, я смотрю. Надо действовать не одному, а двоим. Ты бы его отвлекал, а я р-раз и — там. Мину или взрывчатку подложу и — готово!
В самом деле… Ведь подрывают склады и поезда партизаны. И есть среди них пацаны вроде нас!
Я задумался и размышлял до самого отбоя. А когда мы улеглись спать, шепнул:
— Знаешь что, Левка? Хоть мы и не хотели изучать фашистский язык, а придется. Вот изучим, тогда можно развернуть шпионскую и диверсионную работу…
Утром
— Вас ист дас? — спросил я его, кивая на дверь.
— Дас ист дас фенстер…
— Эх, ты! Фенстер… Фенстер — это окно.
— Что же это я? Дас ист ди диле. [65]
65
Пол ( нем.).
— Нейн, — усмехнулся я.
— Ди декке. [66]
— Нейн…
Левка перебрал весь словарь из параграфа «Дас циммер», а слова «ди тюр» так и не вспомнил.
— Вер ист дас? [67] — показал я на часового.
— Вер ист дизер менш? [68]
— Я тебя спрашиваю: «кто это такой?» А ты вместо ответа тоже говоришь: «кто этот человек?»
— А как надо сказать? — спросил Левка, и в его глазах я впервые уловил страстное желание изучить немецкий язык. — А, Молокоед? Скажи, как?
66
Потолок ( нем.).
67
— Кто это? ( нем.).
68
— Кто этот человек? ( нем.).
Но я и сам не знал, как будет «часовой» по-немецки. И перелистал весь словарик, но в нем не было такого слова. Тогда я подмигнул Левке и постучал нашему «офицеру»:
— Герр обер-лейтенант, гештаттен зи мир ейне фраге, [69] — приготовил я длинную фразу.
— Я, я, [70] — раздался из-за двери густой бас.
— Герр обер-лейтенант, их вилль лезен унд шрайбен лернен [71] .
— Рихтиг, рихтиг, [72] — ощерясь в ухмылке, проговорил немец.
69
— Господин обер-лейтенант, позвольте вопрос ( нем.).
70
— Да, да ( нем.).
71
— Господин обер-лейтенант, я хочу учиться немецкому языку ( нем.).
72
— Правильно, правильно ( нем.).
Кое-как мне удалось выпросить у него немецкий
Левка сел ближе, и мы стали запоминать целые немецкие фразы.
Неожиданно все содрогнулось. И наш дом содрогнулся, даже подскочил от взрыва. Выглянув на улицу, мы увидели, что все — и русские и немцы — бегут по направлению к комендатуре.
— Вот это — да! — весело ухмыльнулся Левка. — Вот это саданули!
На месте столовой № 17 курились только развалины, когда мы прибежали туда. У развалин встретили Димку. Он мчался навстречу радостный и оживленный.
— Ты видел, Дим, как ахнули комендатуру? — спросил Левка.
— Нет, — ответил Димка, но по его веселому лицу я понял, что знает он больше нашего.
— А как отец? Жив?
Димка оглянулся, прижал губы к моему уху:
— Жив папка. Это из-за него и взлетела комендатура.
Оказывается, Николая Арсеньевича вместе со всеми арестованными по делу о поджоге электростанции держали во дворе комендатуры, в каменном сарайчике. Оттуда по ночам людей увозили и расстреливали. Димка сговорился с одним товарищем, которого мне не назвал, и отправился в комендатуру с передачей. Он осторожно вручил дежурному корзинку с провизией. В ней были белые булочки, большой каравай хлеба, две жареные курицы и яйца. Дежурный, конечно, набросился на кур и, пока расправлялся с ними, каравай хлеба взорвался, так как в нем была бомба.
Я с восхищением смотрел на Димку: он уже действует! А мы еще только собираемся.
Целыми днями сидели мы и изучали этот проклятый язык, и я никогда еще не подозревал, что у всех у нас такие огромные способности. Не знаю, что нам помогало — разговорник или страстное желание читать и говорить по-немецки, но только месяца через два мы уже могли кое-как объясняться с немцами.
— Во ист дейн фатер? [73] — спросил я Димку, когда мы устали от зубрежки немецких слов.
73
— Где твой отец? ( нем.).
— Мейн фатер? — переспросил Димка. — Мейн фатер арбейтет. [74]
Я в изумлении поднял брови. Мы презирали тех, кто шел служить или работать к немцам. Таких людей у нас, не стесняясь, называли шкурами или предателями. И меня поразил спокойный Димкин ответ.
— Как? Он же старый коммунист!
— А ты думаешь, старые коммунисты сидят сейчас без дела? Они все работают… Чтобы скорее изгнать фашистов.
— Что же делает твой отец? — настаивал я.
74
— Мой отец? Мой отец работает ( нем.).
Но от Димки я так ничего и не узнал. Уже потом он признался, что Кожедубов ушел в партизаны.
А фашисты выходили из себя, видя, что наши люди не хотят на них работать. Только и слышно было по городу: того расстреляли, другого отправили в концлагерь, третий уже писал из Германии — его фашисты силой увезли на работу.
Однажды мама вернулась из деревни, куда ходила менять свои платья на картошку, расстроенная и бледная. Я пристал к ней с расспросами: в чем дело?
— Сынок, — прижала меня мама к груди, — не лучше ли будет, если вы с Левой уйдете в деревню? Я уже договорилась с одним очень хорошим человеком…