Тайна Золотой долины. Четверо из России
Шрифт:
— Как будет по-немецки «мщение»?
Я полистал словарь и после слов «мчать», «мшистый» нашел «мщение». По-немецки это слово произносится «ди рахе».
— Их вилль мейне рахе кюлен, [78] — шепотом, как клятву, проговорил Димка.
Но как «удовлетворить жажду мести», ни я, ни Димка не знали. Сбежать к партизанам? Попробуй, сбеги, когда на каждом полустанке тебя окружают со всех сторон часовые с собаками! Дважды впереди поезда партизаны рвали полотно, мы бросались к дверям, стучали, но ничего не получилось. Спустя несколько часов немцы все восстанавливали, и поезд двигался
78
— Я хочу удовлетворить жажду мести ( нем.).
Ненастье кончилось, и в вагоне стало светлее, а железная крыша так накалилась, что трудно стало дышать. У входа стояло ведро с водой, к которому все время подходили люди. Левка тоже зачерпнул кружку, стал жадно пить.
— Надо? — спросил он, подавая мне кружку.
Но вода была до того теплой и так пахла карболкой, что не утоляла жажды.
Поезд остановился, двери с грохотом отодвинулись, и яркие лучи солнца ослепили нас.
— Аусштейген! [79] Шнелль! Шнелль! — громко прокричал немец, заглядывая в вагон.
79
— Выходи! ( нем.).
Мы спрыгнули на землю. Левка, прищурившись, посмотрел на чистое голубое небо:
— Смотри-ка ты, у них есть даже солнце!
С обоих концов поезда толпы русских, сопровождаемые криками часовых и лаем овчарок, медленно сходились к переходу через линии. Толпа вывалилась на деревянный помост и двигалась за тремя военными к воротам, над которыми было написано: «Штадтаусганг». [80]
Я глянул вверх и прочитал название станции: Грюнберг — Зеленая гора!
80
«Выход в город».
Когда мы вышли на широкую площадь перед вокзалом, русских уже выстраивали в два ряда. Посреди площади стоял длинный стол, у которого толпились люди. К нам подходил то один немец, то другой, выбирал из рядов кого-нибудь поздоровее и возвращался к столу. И тут до меня впервые дошел смысл того, что здесь происходит: немцы покупали людей! Это было не в Новом Орлеане, [81] не двести лет назад, а в Германии, в 1943 году. Каждый немец читал «Хижину дяди Тома» и, конечно, не одобрял, а осуждал американцев, которые торговали неграми. Но вот теперь такими неграми становились мы, русские, а работорговцами — цивилизованные немцы!
81
Новый Орлеан — город в США, который отличался тем, что был центром работорговли.
К полудню в рядах не осталось почти никого. Часовые исчезли, оставив одного, который сидел на земле недалеко от нас и чистил автомат. А мы все стояли и ждали, чтобы нас кто-нибудь купил. Немцы брезгливо морщились, махали руками и уходили прочь. Наконец какой-то горбатенький человечек, не долго думая, поманил нас и подвел к столу.
— Черт подери, придется взять! — сказал он писарям. — Ничего
Нас стали спрашивать: «Как фамилия?» И пока мы отвечали, горбун выложил на стол деньги и снова поманил нас.
— Герр Камелькранц, бешейниген зи! [82] — крикнули от стола.
Камелькранц, Камелькранц… Что это такое? Кранц, я знаю, — венок. А камель? Я немедленно достал немецко-русский словарь, отыскал незнакомое слово и чуть не расхохотался. Верблюд! Ну и фамилия у немца: Верблюжий Венок!
Горбун вернулся к писарям, что-то со смехом сказал им, расписался и, сунув руки глубоко в карманы, направился к своей бричке.
— А гномы-то в Германии еще не перевелись, — проговорил Димка, кивая на Камелькранца, шедшего впереди.
82
— Господин Камелькранц, а расписку!
Камелькранц и в самом деле походил на гнома. Маленький, ростом с нашего Левку, кривобокий, с горбом, таким замысловатым, что, казалось, под рубашкой сидит другой Камелькранц, поменьше, и все время подпрыгивает и пятками колотит гнома по бокам…
— Да, — сказал я, — только неизвестно, добрый это гном или злой.
— Такие не бывают добрыми, — возразил Лева. — Вспомните нашу обезьяну из Золотой Долины. Ох и поползали мы от нее, как еще живы остались!
Верблюжий Венок остановился у повозки и похлопал по дну кузова, приказывая садиться.
Сам он вскарабкался на козлы. Я приметил, что лошади сразу принялись храпеть и, изогнув шеи, скосили глаза, словно на козлы вспрыгнул не человек, а волк.
— Стоп, стоп, — тихо приговаривал горбун, подбирая вожжи, а лошадей уже била мелкая дрожь, и на боках у них выступил пот.
Мне вспомнилось, что рассказывает в своей книге Сетон-Томпсон: животные хорошо чувствуют отношение человека к себе.
Меня удивил этот страх животных перед своим хозяином, и я спросил:
— Варум шиттерн зи, герр Камелькранц? [83]
83
— Почему они боятся, господин Камелькранц? ( нем.).
Лошади рванули и понесли. От толчка Верблюжий Венок повалился горбом назад и, если бы я его не поддержал, опрокинулся бы к нам в кузов.
— Ты умеешь говорить по-немецки? — изумился Камелькранц, когда ему удалось перевести лошадей на рысь. — Это хорошо. Каждый человек должен знать немецкий язык!
— Много чести! — проворчал по-русски Левка.
— Что он сказал? — спросил горбун, поворачивая ко мне страшное лицо с выдвинутым подбородком.
— Он говорит, что дорога очень хорошая…
Дорога и в самом деле была хороша. Мы мчались по гладкому асфальту с такой скоростью, что не успевали рассмотреть мелькающие мимо островерхие дома. Постепенно лошади угомонились, и мы уже могли читать вывески. «Тухфабрик», «машинен-фабрик», «загеверке» — все эти суконные фабрики, машиностроительные и пахнувшие свежей сосной лесопильные заводы следовали один за другим. Наконец мы выбрались из города, переехали железнодорожный путь, свернули с асфальта на булыжную мостовую, и маленький Камелькранц стал выкидывать такие номера, будто ему уж совсем невмоготу сидеть на хозяйской спине.