Тайна Золотой долины. Четверо из России
Шрифт:
Только теперь я по-настоящему разглядел немца. Сунув глубоко руки в карманы, он стоял посреди двора, ощерив желтые зубы, и в глазах его горел такой дикий огонь, что я невольно вспомнил, как дрожали лошади, когда горбун приговаривал свое «стопп», «стопп». Сетон-Томпсон не ошибался: животные чувствовали, что на козлах сидело существо злее волка.
— Арбайтен! [91] — коротко скомандовал Камелькранц.
Невольники торопливо опрокинули в рот содержимое мисок и стали расходиться: женщины — по коровникам, мужчины разбирали
91
— Работать! ( нем.).
— Копецкий! — крикнул Камелькранц.
Из сарая вышел тот самый поляк, которого горбун бил плетью, присоединился к стоявшим у ворот. Послышался деревянный топот колодок об асфальт, ворота закрылись.
Карантин был строгим. Нас выпустили во двор только после того, как все поляки ушли на работу. Двери амбара изволила открыть сама баронесса. Она придирчиво оглядела наше жилище и приказала убрать солому, служившую нам постелью.
Мы сдвинули солому в угол и только тогда получили разрешение умыться и подойти к длинному столу. Девчонка дала нам по кусочку плотного хлеба, налила в миски какой-то бурды, которую баронесса называла кофе. Противная еда, но голод — не тетка, и мы съели свои куски, не заметив.
— Луиза! — крикнула помещица. — Дай им еще по одной порции.
Девчонка со всех ног бросилась в дом, вынесла еще три куска хлеба, но когда хотела положить перед Левкой, баронесса остановила ее:
— Этому не давай. А тому, — показала на Димку, — дай еще два куска.
Фрау, наверное, думала, что если мы голодные, то готовы продать товарища за кусок хлеба. Но она ошиблась: Димка отдал хлеб Левке.
— Тому не давать! — крикнула помещица.
Тогда мы с Димкой тоже не стали есть своих порций. Баронесса побагровела, как вчера, и приказала служанке:
— Отдай все свиньям!
Девчонка насупилась и стояла у стола, не торопясь выполнить повеление хозяйки.
— Повторять? — крикнула баронесса.
Луиза собрала со стола хлеб, так и не подняв головы, понесла его в хлев. Мне почудилось, что в глазах у девочки блеснули слезы. Кто же она в доме? Родственница или чужая?
Мы все еще стояли у стола. Я следил за Луизой, но, почувствовав на своем лице чей-то взгляд, оглянулся и увидел ту самую девушку с косами, которую мы видели в толпе невольников. Она стояла в открытых дверях коровника и, облокотившись о лопату, приоткрыв рот, смотрела на нас.
— Что? Или не признала? — неловко усмехнулся я.
— Признала… Вы — русские!
Я радостно кивнул.
— Тебя как зовут? — спросил Димка:
— Агриппиной… Груней, — поправилась девушка.
— Что такое? — услышал я сиплый баронессин голос: — В моем присутствии — ни одного слова на вашем языке!
Мы уже собирались идти не солоно хлебавши в свой амбар, когда калитка широко распахнулась и в ней в сопровождении овчарки возник Не Жилец на белом свете…
— Мама, теперь можно? — спросил он.
Баронесса кивнула. В ту же минуту в калитку, тесня друг друга, полезли маленькие немцы. Оказывается, Карл
— А почему они не красные? — удивленно вопрошала маленькая немочка. — Они такие же, как люди…
— А почему вы белые? — расхохотался Левка. — Я думал, вы — коричневые…
92
Мальчики и девочки ( нем.).
— Он говорит по-немецки, — шушукались ребятишки, а девчонка, удивлявшаяся нашему сходству с людьми, хлопала в ладоши:
— Они совсем, как мы…
— Я бы подох от стыда, если б походил на вас, — бурчал по-русски Димка.
— Они унтерменши, — назидательно поучала баронесса. — Смотри, Грета, это же настоящие дикари! До чего они грязные, рваные…
Мы с Левкой не успели взять из дома смены белья. Весь туалет был на нас, и недельное путешествие в вагоне уже дало о себе знать. Вдобавок ко всему Левка порвал свои штанишки и вынужден был одеть лишние Димкины брюки. Но Димка — рослый, а Левка против него шпингалет и в длинных брюках, подвязанных на груди, походил на кота в сапогах.
Я внимательно осмотрел русских «дикарей». Что и говорить — видик! Левка, одетый в синюю ситцевую рубашку и длиннейшие штаны, стоял, сунув руки глубоко в карманы, и его желтые ботинки казались неимоверно большими на тощих голых ногах. Моя розовая рубашка давно потеряла первоначальный цвет, а штаны, порванные под коленкой, должны были производить на этих вышколенных киндеров ужасное впечатление. И только Димка в серой рубашке оставался самим собой.
Мне стало совестно за наш с Левкой вид, я отошел от немецких ребят и, подпрыгнув, сломал ветку с ивы, что росла в углу двора. Как только хрустнул сучок, ко мне бросилась овчарка и, зло ощерясь, положила на мои плечи лапы.
— Ты что делаешь? — крикнула баронесса. — Нельзя деревья ломать!
— Фрау Марта, я сделаю дудочку, — растерявшись и боясь собаки, ответил я.
— Я тебе покажу дудочку… Ничего в этом дворе нельзя трогать. Тебе понятно?
— Понятно, фрау Марта, — как можно вежливее ответил я. — Очень извиняюсь.
Кто был для меня страшнее: овчарка или баронесса? Я все же опасался больше овчарки, все время смотрел в ее горящие глаза, которые подстерегали каждое мое движение, и с облегчением вздохнул, услышав, наконец, голос Карла:
— Тир, иди сюда!
Овчарка нехотя улеглась у ног Не Жильца…
Я подошел к Отто и, дернув его за пиджак, дал понять, что мне нужен нож. Старик улыбнулся и достал из кармана складник. Я кивком головы поблагодарил Отто и стал вырезать из ивовой палочки дудку. Когда она была готова, живо подобрал вальс «На сопках Маньчжурии» и заиграл. Меня немедленно окружили ребятишки.
— Ой, смотрите, девочки, играет, — воскликнула маленькая Грета.
— У него что-то получается, — усмехнулся товарищ Карла. — Кажется, вальс…