Тайная жизнь пчел
Шрифт:
— Извини, — сказала я.
— И ты меня. — Она дотянулась и похлопала по моей коленке, как по бисквитному тесту.
Благодаря луне, я четко видела дно — каждый камушек. Я взяла один: красноватый, круглый — гладкое водяное сердце. Я положила его в рот, желая высосать из него весь костный мозг.
Опершись на локти, я сползала, пока вода не сомкнулась над моей головой. Я затаила дыхание и слушала, как вода царапает меня по ушам, и мне хотелось как можно глубже погрузиться в этот темный шипучий мир. Но я думала о чемодане на полу, о лице, черты которого не могла разобрать, о сладковатом запахе кольдкрема.
ГЛАВА
Новоиспеченным пчеловодам рассказывают, что найти пропавшую матку можно, выявив сперва круг ее приближенных.
После Шекспира я больше всего люблю Торо. С миссис Генри мы читали отрывки из «Вальденовского пруда», и после этого я мечтала о том, как уйду в свой тайный сад, где Т. Рэй никогда меня не найдет. Я начала ценить мать-природу и то, что она делает с землей. В моем воображении она была похожа на Элеонор Рузвельт.
2
В английском языке «королева» и «пчелиная матка» обозначаются одним и тем же словом «queen».
С мыслью о ней я и проснулась в то утро на постели из лозы дикого винограда. Над водой плыла дымка, и стрекозы, переливаясь синим, сновали туда и сюда, словно бы зашивали что-то в воздухе крупными стежками. Зрелище было столь завораживающим, что я на секунду забыла тяжелое чувство, которое носила в себе с тех пор, как Т. Рэй рассказал о моей маме. Вместо этого я находилась у Вальденовского пруда. Первый день новой жизни,сказала я себе. Вот он какой.
Розалин спала с открытым ртом, и с ее нижней губы свисала ниточка слюны. По тому, как ее глаза бегали под веками, можно было понять, что она видит сны. Ее распухшее лицо выглядело лучше, чем накануне, но в ярком свете дня я также увидела синяки на ее руках и ногах. Ни у кого из нас не было часов, но, судя по солнцу, мы проспали почти все утро.
Мне не хотелось будить Розалин, так что я вытащила из сумки деревянную картинку с Марией и прислонила ее к стволу дерева, чтобы хорошенько рассмотреть. На картинку вползла божья коровка и уселась прямо на щеке Святой Матери, превратившись в великолепную родинку. Я подумала о том, любила ли Мария бывать на природе, предпочитая деревья и насекомых церковным стенам.
Я легла на спину, пытаясь придумать историю о том, как моя мама могла заполучить картинку с Черной Марией. Ничего не получалось — возможно, из-за моего невежества касательно Марии, которой в нашей церкви никогда не уделялось особого внимания. По словам брата Джералда, ад был не чем иным, как костром для католиков. У нас в Силване не было ни одного католика — только баптисты и методисты, — но нам были даны инструкции на случай, если мы встретим таковых во время своих странствий. Нам следовало предложить им пятиступенчатый план спасения, который они вольны были принять или не принять. В церкви нам выдали по резиновой перчатке, на каждом пальце которой было написано по одному этапу спасения. Надо было начать с мизинца
Единственная история о Марии, которую нам рассказывали, была историей о том, как она понудила своего сына, практически против его воли, изготовить на кухне вино из простой воды. Это меня потрясло, поскольку наша церковь не верила в вино, а также в то, что женщины вообще могут что-либо решать. Единственное, что я могла предположить, это что моя мама была каким-то образом связана с католиками, и, должна сказать, это втайне меня тревожило.
Я засунула картинку в карман, а Розалин все продолжала спать, выдувая воздух так, что было видно, как вибрируют ее губы. Я поняла, что она может проспать до завтра, и стала трясти ее руку, трясти до тех пор, пока Розалин не открыла глаза.
— Боже, как все болит, — сказала она. — Словно меня были палкой.
— Тебя и вправду били, ты помнишь?
— Но не палкой, — сказала она.
Я подождала, пока она поднимется на ноги — долгий, невероятный процесс возвращения к жизни членов ее тела, сопровождаемый оханьем и стонами.
— Что тебе снилось? — спросила я, когда она, наконец, встала прямо.
Она смотрела на верхушки деревьев, почесывая локти.
— Дай-ка вспомнить. Мне снилось, что преподобный Мартин Лютер Киот-младший стоит на коленях и красит мне ногти на ногах слюной изо рта, и каждый мой ноготь красен, словно бы преподобный насосался красного вина.
Я думала об этом по дороге в Тибурон — Розалин шла с таким видом, словно ее ноги намазаны елеем, словно ее рубиновым пальцам на ногах принадлежит вся округа.
Мы шли мимо серых амбаров, кукурузных полей, жаждавших орошения, и медленно жующих, вполне довольных своей жизнью коров. Вглядевшись вдаль, можно было увидеть дома фермеров с длинными верандами и качелями из тракторных колес, подвешенных на веревках к деревьям; неподалеку от них возвышались ветряные мельницы, их гигантские лопасти поскрипывали от ветра. Все было безупречно высушено; даже крыжовник зажарился до состояния изюма.
Асфальт закончился, начался гравий. Я слушала, как он хрустит под ногами. Пот собрался в лужицу там, где сходились ключицы Розалин. Я не знала, чей желудок больше нуждается в пище, мой или ее. Вдобавок я осознала, что сегодня воскресенье и все лавки закрыты. Я опасалась, что скоро мы будем есть одуванчики, дикую репу и личинки червей, чтобы поддерживать в себе жизнь.
Время от времени до нас долетал запах свежего навоза, ненадолго отбивая у меня аппетит, но Розалин сказала:
— Я бы сейчас съела мула.
— Если в городе мы найдем заведение, которое будет открыто, я зайду и возьму нам еды, — сказала я.
— А где мы будем спать? — спросила она.
— Если там не будет мотеля, придется снять комнату.
Она кисло улыбнулась.
— Лили, дитя мое, там не будет ни единого места, в котором согласятся принять цветную женшину. Даже если это будет сама Дева Мария, ее никто не пустит, если она черная.
— Но в чем же тогда смысл Акта о гражданских правах? — сказала я, остановившись посреди дороги. — Не значит ли он, что черные могут позволить себе спать в их мотелях и есть в их ресторанах?