Тайны горностая
Шрифт:
Чтобы навсегда заручиться его преданностью, нет, конечно, лучшего средства, чем дать ему почувствовать, что вы можете обойтись без него, показать ему, что ваша благосклонность достается не только ему. Когда он будет ежедневно видеть угрозу нового соперника, он останется пылким обожателем и покорным рабом, чего вы так сильно желаете.
– Что это за принципы вы мне, Лесток, проповедуете.
– Здоровые принципы, ваше величество.
– Откуда мне в одночасье взять другого обожателя, не из-под земли же его выколдовать волшебной палочкой? – воскликнула Елизавета,
– Для российской императрицы, самой могущественной женщины на свете, нет ничего невозможного, – сказал лейб-медик, – тем более, когда у вас есть верные слуги, такие как поносимый многими недоброжелателями Лесток, которые умеют повиноваться даже невысказанным намекам.
– То есть?
– Что бы вы сказали, ваше величество, если бы по вашему повелению из-под земли и в самом деле появился вдруг один обожатель, если б могила вернула вам одного покойника?
– О ком вы говорите, Лесток?
– Да о ком же еще, как не о Шубине.
– Шубин... он жив... где он? – воскликнула Елизавета в возбуждении, радость которого давала склонному к интригам маленькому французу основание для самых смелых надежд.
– Шубин жив, и даже более того, – гордо ответил он, – он уже на пути к вашему придворному ложу.
– И организовали все это вы, Лесток? – спросила царица, вскакивая с постели и похлопывая в ладоши от удовольствия.
– Я и только я, – победоносно заверил лейб-медик. – Вздох, который приподнимает вашу красивую грудь, именно для меня значит больше, чем для остальных ваших слуг категорический письменный приказ. С того часа, когда я узнал, что вы неохотно расстались с Шубиным, моей неустанной заботой стало разыскать этого человека. В конце концов мне удалось выяснить, что ордер на его задержание в свое время выдавал фельдмаршал Миних. Я тут же послал к нему в Сибирь собственного курьера, чтобы порасспросить старика, и таким образом стало наконец известно место его изгнания. Шубин все эти годы находился в пятнадцати тысячах верст от нас, на самом дальнем краю Камчатки.
– Ах, бедненький! – глубоко вздохнула Елизавета, и ее прекрасные глаза наполнились слезами. – Я вам так обязана, Лесток, так обязана.
– Надеюсь, что ваше величество снова убедились в моем усердии и моей преданности вам, – ответил лейб-медик, – и впредь не станет больше прислушиваться ко всяким сплетням и нашептываниям против меня.
– О, конечно же не стану, мой милый добрый Лесток, – воскликнула царица, хватая его за руки, – я так рада, так счастлива, и все это – результат ваших стараний.
Через некоторое время после этой сцены в спальные покои вошел Шубин, гвардии сержант и бывший любимец принцессы Елизаветы. Он был встречен императрицей с такой сердечностью, которая позволяла ожидать при дворе и в правительстве нового поворота событий. Ему отвели жилье во дворце, а царица даже собственноручно вручила ему орден святого Александра. Несколько дней спустя он был представлен гвардии Семеновскому полку в качестве премьер-майора, каковое звание соответствовало чину армейского
– Ну, что ты скажешь на то, что Шубин воскрес из мертвых? – спросила царица Разумовского.
– Я этому радуюсь, – спокойно ответил ее фаворит.
– Возможно ль такое?
– Мне передают, что ты радуешься его возвращению, а все, что доставляет тебе удовольствие, наполняет меня высочайшим счастьем, – пояснил Разумовский.
Елизавета была обезоружена такой реакцией, сбита с толку и не находила слов, чтобы выразить то, что она почувствовала к преданному благородному человеку в это мгновение, однако уже через час все было прочно забыто, и она старательно обсуждала со своей первой гофдамой, графиней Шуваловой, каким именно образом она собирается использовать Шубина, чтобы подвергнуть своего фаворита жестокому испытанию ревностью.
– Боюсь только, ваше величество, – возразила графиня, – что от этой бесхитростной, еще неоскверненной грехами души отскочат все ваши стрелы, и смею полагать, что все, предпринимаемое вами с целью поддразнить и привязать Разумовского, совершенно излишне, потому что и без того он ведь думает только о вас, и уж сама надежда обладать вами единолично была бы в его глазах кощунственной самонадеянностью.
– И все-таки я хочу попробовать, удастся ли мне довести его до такого состояния, когда он позабудет свою чрезмерную скромность, – ответила царица.
– Он будет при этом страдать, – сказала графиня, – но молчать и с трогательной терпеливостью сносить все.
– Не оказывается ли это спокойствие, в конце концов, еще большим высокомерием, чем смирение? – воскликнула Елизавета.
– Я не берусь об этом судить с уверенностью, – промолвила в ответ первая гофдама, – во всяком случае, можно сказать только то, что он не боится Шубина и даже посмеивается над ним.
– Он мне за это ответит, – пробормотала Елизавета, – позови-ка мне Шубина... нет... все же... сперва Разумовского... он узнает меня, и причем немедленно.
Уже наступил вечер, когда графиня покинула будуар императрицы, чтобы передать двум соперникам ее приказ явиться туда. Первым пришел Разумовский, как всегда остановился у двери и, подобно слуге, сразу же с верноподданнической готовностью справился о желании царственной возлюбленной. Та взглянула на него с язвительной улыбкой и затем коротко и повелительно проговорила:
– Я считаю полезным, чтобы теперь Шубин на некоторое время занял твое место, Алексей, ты же на этот срок останешься только моим слугой, моим холопом, тебе понятно?
– Понятно.
– А сейчас я прежде всего хочу заняться туалетом, чтобы по достоинству принять своего фаворита, – продолжала царица, – сними-ка с меня обувь.
Разумовский молча опустился на колено и исполнил ее приказание, затем по ее знаку он надел ей вышитые золотом домашние туфли, помог избавиться от громоздких одежд и облачиться в отороченную и подбитую горностаем удобную шубку из зеленого бархата. Елизавета подошла к большому стенному зеркалу и с удовлетворением полюбовалась своим отражением.