Тайны горностая
Шрифт:
– Оставь меня наедине с ним, Лидвина, – сказала императрица, но когда графиня собралась было удалиться, остановила ее вопросом, – как тебе нравится мой туалет?
– О, ваше величество всегда одевается богато и со вкусом! – промолвило в ответ льстивое существо.
– Но сегодня я хочу выглядеть особенно обольстительно, хочу вызывать бурю восторженных чувств, ты понимаешь? – спросила Елизавета.
– Чтобы достичь этого эффекта, – ответила графиня, – вам можно обойтись вообще без наряда!
– Правда?
Царица подошла к зеркалу.
– Ну, я собою довольна, ты можешь
Фаворитка удалилась. Когда через несколько мгновений в небольшие, наполненные благовониями и с восточной роскошью обставленные покои вошел Разумовский, Елизавета покоилась на пышных подушках турецкого, обтянутого белым атласом дивана, кокетливо опираясь на обнаженную руку, из-под края ее длинного вечернего платья выглядывала ее маленькая ножка в отороченной горностаем домашней туфельке из красного бархата. И возлежа так с небрежной величественностью, когда формы ее не были искажены фижмами и кринолином, в накинутой поверх текучего блеска белоснежного атласного одеяния длиннополой с обилием складок домашней шубке из вишнево-красного бархата, щедро обшитой и подбитой царственным горностаем, когда чудесные глаза ее под напудренными добела волосами казались еще лучистее и выразительнее, она и в самом деле представлялась самой прекрасной женщиной, какую только может нарисовать фантазия.
– Я ожидаю Павлова, – произнесла она с безжалостным равнодушием, – а пока он не появился, я дозволяю тебе помочь мне скоротать время.
– Как мне сделать это, что прикажет моя милостивая госпожа? – ответил Разумовский, совершенно не подавая виду, что его хоть как-то задевает эта ситуация.
– Расскажи мне о себе.
– Да разве это может заинтересовать мою императрицу?
– Ты слышишь, я требую этого.
– Но в этой истории нет абсолютно ничего забавного, – чуть слышно промолвил в ответ Разумовский.
– Ага, стало быть, ты страдаешь, – воскликнула Елизавета, оживленно приподнимаясь, – тебя терзает, что я одариваю своей благосклонностью еще кого-то кроме тебя. Признайся мне, признайся откровенно, это меня бы порадовало. Ты страдаешь? Скажи мне.
В этот момент раздался едва слышный, но отчетливый стук в стену.
– Тихо, – сказала царица, – это Павлов, оставь нас одних. Завтра ты непременно должен рассказать мне о муках ревности, которые изводят тебя, это доставит мне удовольствие. А вот тебе посошок на дорожку: Павлов самый красивый мужчина в моей империи, и я до смерти в него влюблена. Ну, чего ты смотришь так мрачно, так грустно, я не хочу делать тебе слишком больно, Алексей...
Елизавета вскочила с дивана и положила ладонь ему на плечо.
– Я до сего дня молчал, потому что боялся, что ты можешь принять за зависть и недоброжелательство то, что на самом деле является лишь скорбью до конца дней своих преданного тебе сердца, – серьезно проговорил верный мужчина, – я тревожусь за тебя, за твою корону, даже за твою жизнь, ты доверяешься таким людям, как этот Павлов, которых совершенно не знаешь и которые, может быть, замышляют недоброе.
– В тебе говорит ревность, – улыбнулась царица.
– Нет, клянусь богом, нет, – прошептал Разумовский, – но разве в наше время так уж невероятно,
– Благодарю тебя, Алексей, – сказала Елизавета, протягивая ему руку, – но на этот раз ты видишь все в слишком мрачном свете. Этот Павлов невинен как агнец.
Снова раздался стук.
– А теперь иди, иди!
– Заклинаю тебя, будь осторожна, – с мольбой в голосе еще раз попросил Разумовский и вышел из будуара, а Елизавета нажала кнопку потайной двери, чтобы впустить Павлова.
– Почему так поздно? – обратилась она к вошедшему.
Павлов попытался было извиниться.
– Ни слова, – перебила его деспотиня, – давай не будем отравлять чудесные часы, подаренные нам, всякими препирательствами, а будем радостно наслаждаться ими, однако потом ты непременно получишь свое наказание.
– Так строго!
– Разве ты не заслуживаешь кары?
– Не могу этого отрицать.
– Вот видишь! Пойман на месте преступления, да к тому же еще и собственное признание, – пошутила очаровательная женщина, – что еще требуется, чтобы вынести приговор.
– И какому же наказанию, таким образом, подвергнет меня мой судья? – спросил Павлов, сняв шинель и шляпу.
– Сперва давай поглядим, какой ты заслуживаешь милости, – сказала Елизавета.
– За что я могу удостоиться такой чести? – воскликнул Павлов.
– За то, что будешь еще крепче чем прежде любить и ублажать меня.
– Хочу попробовать, – ответил Павлов и увлек горящую вожделением женщину на мягкие подушки дивана.
– Какой ты, однако, сегодня смелый, – с насмешкой заметила Елизавета, – моя игрушка начинает, как кажется, зазнаваться.
– Я позабыл, что являюсь всего лишь игрушкой, ваше величество, – запинаясь, проговорил он.
– Ты собираешься на меня дуться? Смотри же! – прикрикнула деспотиня. – Сейчас я приказываю тебе вести себя как любовник, и притом как очень галантный и очень пылкий любовник. Allons [19] !
Павлов опустился перед монархиней на одно колено и погладил ладонью мерцающий мех, волнами покрывающий божественный бюст.
– Как вы сегодня прекрасны, ваше величество.
19
Вперед! (франц.)
– Я приказываю тебе обращаться ко мне на «ты», – перебила его царица.
– Такой красивой как сегодня я тебя еще никогда не видел, жестокая, – с нежностью продолжал Павлов. – Ты, наверно, так очаровательно принарядилась, чтобы окончательно свести меня с ума, а затем еще безжалостнее растоптать меня, точно игрушку.
– Может быть.
Павлов устремил долгий странный взгляд на деспотичную красавицу, которая попыталась отгадать его мысли.
– Ты говоришь, что я бессердечна, – продолжала она, – если я такова, то такой меня сделал только лицемерный и лживый род современных мужчин. Такие как вы не заслуживают ни сердца, ни верности, ни самоотдачи, лишь насмешки и пинка.