Тайны горностая

фон Захер-Мазох Леопольд

– Прояви милосердие! – закричал Павлов.

– Что это тебе пришло в голову, думай во время пыточных мук, что это я налагаю на тебя наказание, и ты получишь исключительнейшее удовольствие, – с насмешкой бросила деспотиня, запахивая порывисто вздымающуюся грудь в роскошный горностаевый мех.

– Помилосердствуй! Прояви сострадание! – жалобно скулил Павлов.

– Уведите его, – приказала Елизавета, – и скажите палачу, чтобы он проявил на этой редкой птице все свое мастерство.

Спустя час царица получила известие, что под пытками Павлов сознался во

всем. Она распорядилась, чтобы он предстал не перед обычным судом, а по примеру других заговорщиков был наказан негласно, царственная возлюбленная взялась самолично выступить и его судьей, и его палачом.

12

Добродетельный фаворит

Приговор, который императрица вынесла своему бывшему обожателю, заговорщику Павлову, дословно гласил: «Павлова наказать кнутами безо всякой пощады и в завершение сего выжечь ему клейма на обоих висках; кроме того надлежит вспороть ему нос и вырвать предательский язык. Сей приговор должно привести в исполнение тайно во дворе цитадели, а именно в двенадцать часов дня, поелику я буду присутствовать при экзекуции и не желаю беспокоить себя ранним вставанием. Елизавета».

На следующий погожий и солнечный день было назначено приведение в исполнение лютого приговора. Царица появилась в цитадели ровно в полдень. Легко и грациозно, с любезной улыбкой на устах, словно речь шла об участии в каком-нибудь русском зимнем развлечении, прекрасная женщина, вдвойне величественная в сером бархатном платье с длинным шлейфом и собольей шубе из зеленого бархата, в казачьей шапке из того же меха на голове, вышла из саней и проследовала во двор цитадели. Графиня Шувалова и два камергера составляли ее небольшую свиту.

Палач со своими подручными уже был на своем месте и с видимым удовольствием поджидал знатную жертву. Царица сделала ему знак подойти поближе. Он приблизился, со скрещенными на груди руками и покорный как собака, опасающаяся удара, к ней на три шага и опустился на колено перед могущественной повелительницей.

– Я хочу, чтобы этот Павлов под кнутами умер, понимаешь, – промолвила царица, – я слышала, что ты обладаешь способностью убить осужденного тем по счету ударом, каким тебе заблагорассудится, это правда?

– Так и есть, матушка Елизавета Петровна, – сказал палач, – я могу, коли захочу, убить его десятым ударом, но коль скоро мне это понравится, то могу только сотым.

– Хорошо. Я хочу, стало быть, чтобы этот жалкий человек умер, но лишь после того, как получит двести кнутов. Потерзай его как следует и ты будешь по-царски вознагражден.

– Уж я изо всех сил постараюсь заслужить твое одобрение, – ответил палач с благодушной ухмылкой, – а вот и наш человечек пожаловал.

Павлов, конвоируемый гренадерами, вступил во двор. Он был в гвардейском мундире, с тяжелыми цепями на ногах и руках, искаженное смертельным страхом лицо его было мертвенно-бледным. Увидев царицу, он задрожал всем телом, она же смерила его презрительным взглядом.

Член судебной палаты зачитал приговор. Услышав его, несчастный бросился на колени, так что зловеще

лязгнули цепи, и закричал во все горло:

– Пощади! Пощади!

Елизавета ограничилась тем, что отрицательно покачала головой. Тогда палач и его подручные подхватили Павлова, сдернули с него мундир и сорочку, обнажив до пояса, и, освободив от цепей, связали ему руки и ноги. Затем один из помощников палача взвалил его на спину, кнутобойца быстро продернул вокруг него веревку и таким образом накрепко привязал его к живому столбу для пыток, тогда как два других его помощника держали Павлова за ноги так, что он не в состоянии был даже пошевелиться.

– Господи помилуй [20] , – вздохнул Павлов.

Палач встал в четырех шагах позади него, затем сделал два шага вперед и взмахнул своим страшным кнутом. Каждый удар вырывал кусок плоти, но несчастный любовник царицы не издавал ни звука, хотя кровь текла по нему ручьями; лишь на двадцатом ударе он закричал, то был ужасный истошный крик, заставивший содрогнуться всех присутствующих, но только не палача, который улыбнулся деспотине и та, подбадривая его, одобрительно кивнула в ответ.

20

В оригинале по-русски (перев.)

– Пощади! Пощади! Ради бога! Помилуй! – кричал Павлов.

Елизавета подошла поближе, теперь она могла заглянуть в его перекошенное от боли и смертельного страха лицо и с изуверской радостью наблюдала за ним.

– Пожалей, Елизавета! – простонал бедолага.

– Никакой жалости, – язвительно ответила царица, – ты умрешь под кнутами, мой дорогой.

Вскоре парализованный невыносимой болью Павлов мог только как безумный неразборчиво бормотать что-то да охать. После сотни ударов даже показалось, что он мертв. Царица укоризненно посмотрела на палача.

– О, он еще живехонек, – поспешил заверить тот и продолжил свою ужасную работу.

Его удары, казалось, сыпались теперь на какую-то бесчувственную массу.

После того, как Павлов получил свыше двухсот кнутов, его отвязали и как бревно бросили на землю.

– Он еще жив? – спросила Елизавета, свирепость которой все еще не насытилась.

– Конечно, – ответил палач.

С этими словами он рывком приподнял Павлова за волосы и один из его подручных выжег клейма на обоих его висках.

Несчастный по-прежнему не подавал признаков жизни, но когда палач раскаленными щипцами раздирал ему ноздри, он открыл глаза, и из груди его исторгся глубокий вздох.

– Поторопись теперь и вырви ему язык, – крикнула Елизавета, – пока он еще в сознании.

Палач с радостной услужливостью повиновался.

Еще раз закричал Павлов в тот момент, когда раскаленные щипцы захватили его язык, затем он безжизненно сник. Палач приложил ухо к его сердцу.

– Вот теперь он мертв, – сказал он через некоторое время с видимым удовлетворением, – надеюсь, ты довольна, матушка.