Тайны и судьбы мастеров разведки
Шрифт:
— Одна из наиболее заметных фигур на политической сцене послевоенной Западной Германии — Франц Иозеф Штраус. У нас им разве только детей не пугали. В книге он не похож на себя — карикатурного. Он у вас «не только фанатичный пожиратель социалистов», но и «трезвомыслящий прагматик». Но некоторые ваши фразы воспринимаются как полунамеки. Наверное, поэтому журналисты мучают вас вопросом: не был ли он вашим агентом?
— Конечно, в ФРГ предметом нашего интереса была масса людей, которых мы называли «контактами». Для каждого такого контакта была своя кличка. В одном из недавних интервью я даже назвал кличку Штрауса—Гребац. Это у нас кто-то из сотрудников или агентов выдумал. Гребац в переводе с немецкого — это сокращенное «самый великий забияка всех времен». У целого ряда наших агентов были
Конечно, Штраус не был агентом. Но интересным контактом для агентов был.
— В англоязычном издании ваша книга называется «Человек без лица»...
— Это не мой заголовок. Просто издатели сочли, что он больше отвечает вкусам и привычкам тамошних читателей, чем мое рабочее название «Точки пересечения». Я имею в виду точки пересечения человеческих судеб, о которых рассказываю, с моей собственной судьбой. (На русском языке книга вскоре увидела свет под названием «Игра на чужом поле». — Примеч. авт.) Лица же я никогда, как уже говорил вам, не терял.
—Во время вынуждешюй посадки в Афинах—в натовской стране — но пути в Африку вы тем не менее прятали свое лицо под фальшивой бородой.
—Я тогда, помшо, полчаса потратил, чтобы приклеить ее перед тем, как продолжить путь. Видимо, неплохо получилось, если бдительность греческих чиновников дала осечку.
А вообще моя карьера разведчика, можно сказать, началась с комичной «операции» с переодеванием. Прежде чем уйти на долгие десятилетия в разведку, я после войны полтора года состоял на дипломатической службе — в посольстве ГДР в Москве. Прощание же с ней состоялось на приеме, который наш посол устроил в отеле «Метрополь» по случаю второй годовщины образования восточногерманского государства. Перед этим молодые дипломаты долго не могли прийти к единому мнению с главой миссии относительно формы одежды. Посол настаивал на фраке. Мы же хотели надеть темные костюмы. Сошлись на смокингах. Но в них на приеме были только мы и официанты. Перепутать было легко. Митрополита Крутицкого и Коломенского Николая, прощавшегося после официальной части, я проводил до гардероба. Получил от него на чай трешку.
— Всеми признано: в своем деле вы — мастер. Но вы сегодня не в числе победителей. Считаете ли вы себя проигравшим?
— Нет. Конечно, прекрасная идея, которая нас воодушевляла, ушла надолго, пожалуй. В этом смысле мы все же проиграли. Но лично я не считаю, что моя жизнь была напрасной. Я думаю о творчестве отца, фильмах брата... Они оставили свой след в памяти людей. Вот и мои книги имеют успех. Наверное, не случайно.
Никто не может быть уверен, что новые поколения будут обязательно учиться на опыте предыдущих. Но мне хочется думать, что какой-то смысл в опыте моей жизни был — в опыте как положительном, так и отрицательном. И может быть, отрицательный-то окажется даже более полезным для тех, кто захочет, очистив от скверны извращений и ошибок, вновь вдохнуть жизнь в прекрасную утопию, которой мы служили и которая никогда не сойдет на нет.
За десять лет, прошедших со времени нашей первой беседы в берлинском «Ратхаускафе», это было уже наше пятое интервью. И первое свидание в Москве. Невесть откуда взявшееся чувство, что впервые общаюсь с Маркусом Вольфом в нормальной обстановке. Да ведь вокруг никаких филеров из спецслужб новой, нынешней Германии, которых собеседник распознавал с ходу. Никаких навязчивых, зорких официанток, которые — едва завидев, как я в ожидании шефа разведки бывшей ГДР достаю из сумки очередную его книгу со своими пометками, — бросаются к тебе стремглав и пересаживают в пустом кафе под предлогом того, что господин Вольф привык-де давать интервью только за определенным столиком. Никаких «бездомных»-провокаторов, которые на глазах полиции неожиданно пытались втянуть меня в драку сразу после встречи
Маркус Вольф прилетел в Москву в связи с выходом второго издания его книги «Друзья не умирают». Говорили о ней, о людях, которым он ее посвятил, — очень разных и очень похожих в своей преданности дружбе с автором.
Но за скобками написанного Вольфом всегда остается масса серьезных вещей, на обсуждение которых часто просто не остается времени, а мнение собеседника представляется важным. На этот раз со временем мне повезло больше. В ходе беседы как бы сама собой возникла тема для отдельного, другого разговора. И он состоялся. Потому что тема волнует всех: терроризм.
Собственно, на эту тему прежде (до апреля 2004 года) Маркус Вольф не беседовал ни с одним из наших или зарубежных журналистов, несмотря на многочисленные просьбы моих коллег. Мой интерес, думаю, вполне понятен. Конечно, время многое добавило к информационной картине явления. Или многое вычеркнуло. Уже нет бен Ладена. Но разве вместе с ним устранена «Аль-Каида»? Информационный фон сегодня другой. Но разве от этого меняется суть проблемы? Мысли Вольфа на этот счет, его подходы к решению больного вопроса не устарели.
— Господин Вольф, Москва для вас в шобом случае город друзей. Уже хотя бы потому, что вы выросли здесь, на Арбате. Но могли бы вы когда-нибудь представить Москву со взрывами в метро, захватом сотен заложников, прочими терактами? Скажите, а вам не страшно в Москве?
— Мне — нет. Но вот со мной сейчас в Москве моя жена—Андреа. Она иногда спрашивает: как вообще такое возможно — в Москве?! Совсем недавно в российской столице был наш сын. Он постоянно вращался в студенческой среде. И перемещался по городу отшодь не на такси, а на метро. Скажу откровенно, я волновался.
— С того времени, как вы оставили пост руководителя одной из самых информированных разведструктур мира, прошло уже более полутора десятка лет. Насколько, с вашей точки зрения, возросла за эти годы угроза международного терроризма?
— Тут все зависит от того, что понимать под терроризмом. Группировки или отдельные фанатики, совершающие ныне громкие теракты,—это одно дело. Это особая форма. Но терроризм в тех или иных его проявлениях в послевоенный период давал о себе знать — и достаточно громогласно — во многих странах мира. 11 сентября 2001 года в Ныо-Йорке — это, безусловно, страшное событие. Но вы припомните — возраст вам позволяет—то, что произошло в чилийской столице Сантьяго в тот же самый день, только почти тремя десятилетиями ранее. Тогда самолеты бомбили резиденцию законно избранного президента Альенде. Не стоит списывать все на Пиночета. Сегодня мир прекрасно осведомлен, что за его спиной стояло ЦРУ США. Это доказано. Средства массовой информации говорили тогда о путче, о перевороте. Бомбардировка резиденции Альенде — дворца Ла Монеда — вызвала в мире потрясение, вполне сопоставимое с воздушной атакой на символ американского капитализма—Международный торговый центр в Нью-Йорке. Путч путчем, но покушение на легитимною главу государства — это уже террористический акт. Об этом следует помнить.
И тем не менее всплеск террористической активности по всему миру за последние два-три года очевиден.
— Почему, с вашей точки зрения, он произошел именно сейчас? Может, террористы получили какие-то дополнительные козыри по части технического оснащения? Но взрывчатка и раньше была взрывчаткой. А «боинги» летали и тридцать лет назад.
— Существует множество аспектов, которые пришлось бы затронуть, отвечая на ваш вопрос. Можно было бы порассуждать о роли ислама в современном мире. Но главной причиной я все-таки считаю все увеличивающийся разрыв между бедными и богатыми странами, между первым и третьим миром, между Югом и Севером — как бы это ни обозначали. Конечно, за штурвалами «боингов», уничтоживших небоскребы-близнецы в Нью-Йорке, сидели отнюдь не нищие люди. Это были выходцы из достаточно зажиточных семей. Но идеология их и тех, кто их подготовил, примерно такова: надо наказать безбожников, которые развращают человечество, которые превратили весь мир в танцплощадку для своих плясок вокруг золотого тельца, поклонение которому, кстати, и христианство отвергало в прошлом.