Тайны моей сестры
Шрифт:
Стоны становятся громче и заглушают мои слова. Зажав уши руками, я пытаюсь их унять, но они только множатся.
– Кейт.
Голос Шоу тонет в гуле других голосов.
– Пожалуйста, хватит! – кричу я голосам. – Прошу вас!
Я чувствую руку Шоу у себя на плече и поднимаю взгляд.
– Что такое, Кейт? – мягко говорит она. – Скажите мне.
Я мотаю головой. Нельзя допустить, чтобы она узнала.
– Все нормально? – не отступает она.
– Мне просто… – начинаю я, руки у меня дрожат. – Мне просто нужен перерыв. Можем, пожалуйста, сделать перерыв?
– Конечно, –
Она садится на свое место, собирает вещи и выходит из помещения. Через мгновение ее сменяет коренастый полицейский. Он стоит у двери и сверлит меня взглядом.
Стоны все усиливаются и усиливаются, и, сидя под пристальным взглядом полицейского, я чувствую себя такой же беспомощной, как маленькая Лейла, потерявшая ноги.
Среда, 15 апреля 2015 года
Прошлой ночью никаких голосов. Я решаю, что это хороший знак, хотя они стали такой неотъемлемой частью меня, что я уже даже привыкла. Но вместе с тем спокойным мой сон не назовешь. Мне снился Алеппо, и это был один из самых реалистичных снов, что я когда-либо видела. Я помню все настолько четко, что даже сейчас, стоя у окна с чашкой кофе в руках и глядя на залитый дождем мамин сад, чувствую, что меня немного трясет. Закрыв глаза, я ощущаю затхлый запах спальни и слышу тихое тук, тук, когда маленький мальчик катает по коридору игрушечную машинку.
В коридоре играет Нидаль. Стоит мне к нему приблизиться, он забрасывает меня вопросами:
– Англия – она какая, Кейт? Какие там люди?
– Даже не знаю. Есть милые, есть угрюмые.
– А угрюмые – это какие?
Я строю гримасу и морщу губы.
– Вот такие. Которые никогда не улыбаются.
– А-a-a, грустные, – нахмурившись, говорит он – А чего они грустят?
– Ну, в Англии люди часто жалуются. В основном на всякую ерунду.
– Например?
– На задерживающиеся поезда и некачественное обслуживание в ресторанах, а, и на погоду – все в Англии жалуются на погоду.
– А в Англии холодно?
– Бывает. Но мы жалуемся не только на холод, но и на жару.
– Англичане какие-то смешные, – говорит он, и его лицо расплывается в улыбке.
– Да, есть такое. Но ты сам однажды все увидишь. Когда приедешь ко мне в гости.
– Может быть, – говорит Нидаль. Он пожимает плечами и отворачивается.
– Что такое, Нидаль? Скажи мне.
Сев на колени рядом с ним, я кладу руку ему на плечо.
Он поворачивается, и я вижу его глаза, полные слез.
– Вот что! – кричит он, показывая на промозглый коридор. – Раньше я ходил в школу. Играл в футбол, ездил с классом на экскурсии. Делал что-то настоящее, интересное. А теперь я сижу здесь вот с этим. – Он хватает игрушечную машинку и швыряет об стену. – Я не хочу жить понарошку, хочу жить по-настоящему! Не хочу сидеть тут взаперти, как в тюрьме.
Я беру его за руку. Она дрожит.
– Нидаль, я знаю, тебе страшно, но это не навсегда.
Он отталкивает мою руку.
– Тетя хочет, чтобы мы поехали в Турцию, – говорит он. – Она знает человека, который
Халед – гордый, думаю я, всем сердцем желая, чтобы он последовал совету тети и направился в Турцию.
– Мама говорит, надо ехать, – дрожащим голосом продолжает Нидаль. – Говорит, там мы будем в безопасности и я снова смогу играть в футбол.
Глядя на его искрящиеся надеждой глаза, я вспоминаю лагерь для беженцев на турецкой границе, где я была полгода назад. Там царили хаос и антисанитария; лагерь был битком набит отчаявшимися людьми, чьи мертвые глаза говорили мне, что они видели такое, чего я даже представить не могу. Там далеко не так прекрасно, как кажется Нидалю, но они бы нашли там приют и безопасность, а Халед и Зайна могли бы начать все сначала. Но я знаю, что Халед уже все решил.
– Твой отец знает, что для тебя лучше, – говорю я Нидалю, пытаясь его подбодрить.
– Думаешь, так лучше? – кричит он, показывая на промозглый коридор. – Я терпеть не могу это место. Хочу отсюда выбраться.
– Ты выберешься, – ласково говорю я. – И тогда сможешь приехать ко мне в Англию и познакомиться со всеми ворчунами, о которых я тебе рассказывала.
Он поднимает глаза. Лицо его распухло от слез.
– Нет! – кричит он. – Хватит так говорить. Хватит говорить, что они грустят. Они должны быть счастливы. Они живут в Англии.
– Нидаль, милый, – я кладу руку ему на плечо, – не расстраивайся, прошу тебя.
Но он меня не слышит. Он закрыл уши руками и яростно мотает головой.
– Не хочу больше с тобой разговаривать, – говорит он. – Ты говоришь глупости. Уходи. Оставь меня.
Мягко коснувшись его плеча, я поднимаюсь и иду к выходу. Дойдя до конца коридора, я оглядываюсь и вижу, что он все еще трясет головой, и понимаю, как бестактно я себя повела. Зачем я стала рассказывать ему, что англичане грустные? Разве не ясно, что маленькому мальчику в горячей точке невыносимо думать, что кто-то может грустить в такой безопасной стране, как Англия?
Мои воспоминания прерывает стук в дверь; я встаю и ставлю пустую кофейную чашку в раковину. Это, наверное, Пол, приехал отвезти меня к юристу.
Я открываю дверь, и он меня обнимает.
– Выглядишь лучше, чем вчера, – говорит он. – Выспалась?
– Ага, – лгу я. – Хотя чайки очень шумят.
– Один из минусов жизни у моря, – посмеиваясь, говорит он и заходит внутрь. Но что-то не так. Он не отводит взгляда от дороги, и у глаз его залегли морщинки.
– Все в порядке, Пол?
– Да, все нормально, – отвечает он. – Просто немного спешу. У нас на работе не хватает людей, и я пообещал парням, что вернусь максимум часа через два.
– Что же ты раньше не сказал? Доехала бы на такси.
– Вот еще! Даже слушать не хочу, – отвечает он. – Парни – те еще нытики, а я и так постоянно сверхурочно остаюсь.
– Ну, если ты уверен.
– Уверен, – говорит он. – А теперь хватай свое пальто и бегом.
Я достаю пальто из шкафа, по пути опрокинув чемодан.
– Черт!