Тайны моей сестры
Шрифт:
Как ты знаешь, мы были на пляже в Рекалвере. Ты, я и Дэвид. Он увидел лодку. Все кричал и кричал: «Лодка, лодка!» Я тоже ее увидела – рыбацкая лодка далеко в море. «Да, Дэвид, красивая лодка», – сказала я. Через десять минут он о ней забыл. Строил замок из песка. Ты копошилась у моих ног, собирая ракушки. Я в тот день чувствовала себя выжатой как лимон: отношения с твоим отцом совсем накалились. Стояла ужасная жара, и я так устала, что решила присесть в тенечке у скал. Клянусь, я не думала засыпать, но задремала, а когда проснулась,
Я поднимаюсь, все еще держа в руках письмо. Широкий край мола выступает над водой, и мгновение я смотрю на его молочную поверхность, осмысливая прочитанное. Моя мама заснула? Моя осмотрительная, гиперопекающая мама заснула, когда должна была следить за двумя малышами. В голове не укладывается.
Ты сидела у воды. Пробежав мимо тебя, я зашла в воду, не переставая звать Дэвида. Несколько мгновений спустя я его увидела. Он покачивался на поверхности воды лицом вниз. Я хотела побежать к нему, но ноги меня не слушались. Все словно замедлилось. Я слышала твой крик и мужской голос, но не могла пошевелиться.
Следующее, что я помню, – рыбацкая лодка, а в ней машет руками мужчина. Дэвид у него. Он вытащил его из воды. Ты тоже сидела в лодке. Этот мужчина сделал то, чего я не смогла. Спас моих детей. Но достигнув покрытого галькой берега, он посмотрел на меня и покачал головой. В этот момент мои ноги наконец заработали, и я побежала к лодке, но было уже поздно. Дэвид умер.
Это моя вина, Кейт. Я заснула, когда должна была следить за моими детьми. В тот день я не справилась со своими материнскими обязанностями, и я хочу попросить у тебя прощения за всю боль и страдания, которые тебе пришлось пережить из-за моей халатности.
Я не смогу простить себе этого до самой смерти.
Последнее предложение я читаю словно в тумане.
Аккуратно сложив письмо, кладу его в карман. На солнце наползла рваная туча, сквозь которую просачивается солнечный свет, на время засвечивая имена рыбацких лодок.
Схватившись за голубые перила, я всматриваюсь вдаль. Стоило мне прочесть письмо, как побережье обрело иное значение: из островка счастья и уединения оно превратилось в нечто мрачное, пугающее. Я смотрю вдоль берега на возвышающиеся на утесе рекалверские башни-близнецы, руины римской крепости, и, поеживаясь, вспоминаю, как мама каждое воскресенье тащила меня гулять по тонкой полоске пляжа под руинами. Чуть повзрослев, я думала, что мама приходит сюда, чтобы скрыться от отцовского гнева, но сейчас я осознаю, что все было куда менее радужно.
Свесив ноги, я сижу на краю Руки Нептуна. Чего я ждала от матери? Утешения? Чашку горячего чая, который бы избавил меня от кошмаров?
Прислонившись к краю стены, я достаю письмо из кармана. Подо мной бесцельно качается на волнах старая рыбацкая лодка. Глядя на пустую деревянную оболочку, я думаю о маме и пытаюсь представить ласковую, похожую на воробышка женщину, которая подарила мне жизнь, но не могу. Я ее не нахожу.
Смяв письмо в комок, я разжимаю кулак и смотрю, как ветер
Когда солнце заволакивает тучами, и на рыболовных судах в море зажигаются огни, я вдруг вижу пустынную, сумеречную улицу и стелющиеся по асфальту тени двух солдат с автоматами наготове. Я снова в Алеппо, оцепенело смотрю в бездну. Закрыв глаза руками, я начинаю считать, пытаясь прогнать видение.
Нужно отсюда убираться.
На пути к набережной я на мгновение останавливаюсь, чтобы посмотреть на входящие в гавань рыбацкие лодки. На краю мола курят рыбаки. Вдруг один из них, коренастый мужчина в синем свитере крупной вязки, поднимает голову и смотрит на меня. Он кивает, и я его узнаю.
Это Рэй Моррис. Старый друг отца.
– Рэй, – машу я ему рукой.
Затушив сигарету, он шагает через валуны мне навстречу.
– Неужто дочка Дэнни? – говорит он. – Малышка Кейт. Как поживаешь?
У него блестящая красноватая кожа, а в стеклянных светло-серых глазах отражаются последние лучи послеобеденного солнца. Он снимает шляпу и пожимает мне руку. Ладони у него грубые и покрытые мозолями, словно он провел в соленой воде целую вечность. В последний раз я видела его перед отъездом в университет. Он привез рыбу, и мама пригласила его остаться на ужин. Со смерти отца годом ранее мы ни разу не собирались за обеденным столом: слишком много плохих воспоминаний. Но в тот вечер мама сделала над собой усилие и даже достала лучший фарфор. Это был первый раз за долгие годы, когда мы сидели за столом, как нормальные люди. И мой последний в этом доме.
– Хорошо, – отвечаю я, вдруг чувствуя себя маленькой.
– Что ты тут делаешь? – спрашивает он. – Слышал, ты была на какой-то войне.
– Я здесь всего на несколько дней, – говорю я ему. – По маминым делам.
– Очень сожалею по поводу твоей матери, – говорит он, глядя куда-то вдаль. – Очень. Прекрасная была женщина.
– Да, – шепотом отвечаю я, пытаясь не думать о письме. – Это правда.
– Прости, что не пришел на похороны, – говорит он, снова надевая шляпу. – Я только… В общем, не люблю я церкви и все такое.
– Все нормально, – отвечаю я. – Меня тоже не было.
– Да? – удивляется он.
– Я была в Сирии.
Он кивает.
– Мы все читаем твои статьи, – говорит он, показывая на своих приятелей на пляже. – Та еще работенка.
Он улыбается, и я изо всех сил пытаюсь не заплакать. Что-то в его голосе напоминает мне о маме.
– Иногда приятно от нее немножко отдохнуть, – говорю я. – Пожить нормальной жизнью.
– Как дела у твоей сестры? – спрашивает он. – Салли, так ведь? Она тоже переехала?
– Нет, – отвечаю я. – Просто она сейчас не любит появляться на людях.
– Она ведь раньше работала в банке на главной улице?
– Да, работала, – отвечаю я. – Уволилась пару лет назад. Наверное, захотелось чего-то новенького.
– Ее можно понять, – нахмурившись, говорит Рэй. – Не думаю, что я еще долго тут продержусь. Мне уж скоро стукнет полтинник. За убийство меньше дают. Зато хоть жить есть на что.
– Которая ваша? – спрашиваю я, кивая на перевернутые на камнях лодки.