Тайны Парижа
Шрифт:
– Да, боюсь.
– Хорошо, – продолжала Леона, – разум вернулся ко мне. Да, вы правы, Гонтран утомлен жизнью: он исполнит ваше приказание, но, пожалуй, даст убить себя.
– Вот этого-то я и боюсь.
– Между тем, – продолжала она, – если неожиданный случай, обстоятельство, появившееся помимо вашей воли и желания, поставит его лицом к лицу с намеченной вами жертвой, то достаточно будет одного слова, одного жеста, ничтожной обиды, чтобы задеть его, и он пойдет на поединок как на торжество, самообладание вернется к нему, и рука его уже не будет дрожать, а клинок его
– Вы гениальная женщина, – пробормотал восхищенный полковник.
– И этим обстоятельством буду я, – сказала она с демонической улыбкой. – Эта жертва, о существовании которой он до сих пор и не подозревает, поможет мне возбудить его ревность или, вернее, задеть его тщеславие.
– О, гений зла! Как ты велика! – воскликнул полковник с энтузиазмом.
– Спасибо, – поблагодарила его Леона.
Затем, взглянув на себя в зеркало еще раз, она прибавила:
– Я все еще настолько хороша, что ради меня можно пожертвовать жизнью… Как зовут жертву?
– Октав де Верн.
– Где он живет?
– На улице Виктуар. Позвольте мне, однако, проводить вас.
– Хорошо! Что я должна делать?
– Прежде всего уехать из этого дома.
– Когда?
– Сию же минуту.
– Даже не написав Гонтрану?
– Это бесполезно. Через три дня весь Париж узнает о вас. А если узнает весь Париж, то, конечно, узнает и Гонтран.
– Отлично! Я следую за вами.
– Я нанял для вас квартиру на неделю на улице Шоссе д’Антен и сейчас провожу вас туда. Сегодня же вечером вы поедете в Оперу вместе со мною. Я вам покажу де Верна. Идемте.
Десять минут спустя, захватив часть своего гардероба, Леона переехала из улицы Порт-Магон на улицу Шоссе д'Антэн.
Когда Гонтран вернулся, он даже не спросил, отчего не видно Леоны. Прошел вечер, Леона не появлялась; настал следующий день – то же самое.
«Понимаю, – решил Гонтран, – она уехала. – Наше существование начало походить на пытку. Она захотела порвать связь и прекрасно сделала. Настало освобождение».
День, наступивший вслед за бегством флорентинки, прошел для Гонтрана чрезвычайно быстро. Он гулял, катался верхом, провел вечер в театре и вернулся домой в полночь. Только тогда он спросил камердинера, не получено ли каких известий от Леоны.
– Никаких, – ответил лакей.
Леона увезла с собою Жюстину, свою камеристку, и ни одна из них ничего не сказала камердинеру Гонтрана.
Гонтран лег в постель и заснул, мечтая о Маргарите де Пон. Однако на следующее утро он почувствовал, что ему чего-то недостает. Он никуда не вышел из дому, и день показался ему очень длинным.
«Эта женщина, которой я отдал когда-то все свое состояние, а затем и свою честь, – сказал он себе, – будет через неделю разгуливать под руку с новым поклонником и расскажет ему всю мою историю. Как я был глуп и смешон!»
Это течение мыслей произвело в Гонтране такую же реакцию, какая произошла и с Леоной. Презрение перешло в ревность; он вскрикнул от бешенства при мысли, что та, которая была его идолом и рабыней, может полюбить другого.
– Хорошо же! – решил он,
Гонтран во что бы то ни стало захотел отыскать Леону и отправился к полковнику.
– Друг мой, – сказал он ему, – я служу нашему обществу, зато и общество должно сослужить мне службу.
– Конечно, – согласился полковник, – мы принадлежим вам телом и душой. Чего вы требуете от нас?
– Я хочу найти Леону.
– Леону! – вскричал полковник, глубоко изумленный. – Что же случилось с нею такое?
– Не знаю.
– Хорошо! Через двадцать четыре часа, – сказал, провожая маркиза де Ласи, полковник, – вы узнаете, где находится Леона.
Когда Гонтран ушел, полковник задумался. Наступала ночь; небо было туманно, как часто бывает в Париже. Этот человек, с сверкающим и глубоким взором, с облысевшей головой, с лицом, носившим неизгладимые следы бурно проведенной жизни, страстей и мучившего его честолюбия, вдруг вскочил и начал ходить из угла в угол по комнате.
В это время он был как бы величественным олицетворением зла, ни перед чем не останавливающегося для достижения своих целей, каковы бы они ни были.
– Бедная Леона! – прошептал он. – Она одна храбрее всех этих пошлых глупцов, которых я соединил в общество. Один только я храбр в нашей ассоциации, созданной мною и ради моих же выгод.
Он с презрением пожал плечами.
– Дурачье! – прошептал он. – Я вам всем служил, буду еще вам служить, и вы забудете надолго, что вы – мои рабы; но настанет час свести счеты, и тогда мы посмотрим, кто был слепым орудием – я или вы? Благодаря вашим порокам и вашему социальному положению я держу всех вас в своих руках; я держу вас в руках благодаря вашим преступлениям; да, вы в моей власти, и никто из вас не посмеет изменить мне, тогда как я… О, я! Как только я захочу, я порву с вами связь и пойду искать на другом краю света власти и счастья, которых уже никто не сможет отнять у меня.
Он замолчал.
– Странная судьба! – вскричал он. – Сам сатана засмеялся бы, если бы узнал, что я совершаю все эти преступления и поднимаю всю эту грязь единственно для того, чтобы обогатить существо, которое люблю, как только может отец любить своего ребенка.
При последних словах постоянное выражение жестокости на лице этого человека исчезло, и слезы умиления показались на глазах у лютого зверя.
– О, сын мой! – воскликнул он горячо и с чувством чисто материнской нежности.
Но все это произошло быстрее молнии. Отец исчез, снова уступив место бандиту, жестокому и надменному.
– Бедная Леона, – сказал он насмешливо, – как жаль, что она владеет моею тайной. Мне нравится ее порочность, но такая женщина, как она, слишком опасна, если ее не держать в руках. Любовь, гордость, страх смерти, боязнь общественного мнения – ей все это нипочем… она ничего не боится. Ах! Если бы она была матерью!.. Но у нее нет ребенка. А так как она владеет моею тайной, то предоставим ее судьбе.