Тайны темной осени
Шрифт:
Эти, конечно, были современным новоделом. Чистенькие, сверкающие, не успевшие зарасти неистребимой в дорожных условиях чернотой в выемках выбитого на металле рисунка. У Похоронова нашлась при себе банка приличного кофе, насколько растворимый вообще может быть приличным. Несколько вкуснейших булок и пирог с картошкой. Я простила ему его идиотский плащ, тем более, что он больше не вонял (или я принюхалась уже?)
Но баллончик в кармане всё равно держала. Он успокаивал.
За окном стремительно светлело, а потом вдруг вывалилось красное солнце, облило купе ярким светом.
Пронзительный синий купол неба. Леса в золотых и алых одеждах осени. Ослепительно белые домики полустанков, проносящиеся мимо. Разноцветные машины, выстроившиеся в ряд на переездах. Хотелось смотреть и смотреть на это бесконечно.
Похоронов уткнулся в свой ноут, надел наушники. Не стала мешать ему работать, вышла в коридор. Долго стояла, держась за поручень, поезд петлял, поворачивая то вправо, — и тогда я могла видеть длиннющий хвост в цветах РЖД, то влево — и тогда я не видела ничего. Семафоры подмигивали мне синим глазом.
А потом поезд с размаху влетел в туман. Всё заволокло серым и чёрным, не стало солнца, не стало леса, не стало дороги. Стало неуютно и немного страшно, а ну как машинист не увидит что-нибудь… внезапно разверзшуюся на дороге пропасть! — и полетим мы вниз, складываясь по дороге, как неудачно выстроенный конструктор лего. Бр-р, дурные мысли.
Я отлипла от окна, всё равно там не на что было смотреть. И внезапно увидела Бегемота.
Мэйн-кун сидел прямо в проходе, обвившись хвостом, и смотрел на меня внимательно и строго. Кисточки на больших ушах обмякли и слегка поникли, как у рыси в почтенном возрасте. Но я ведь и не знала, сколько этому коту лет! Может, тоже уже… в возрасте. В почтенном. Учесть особенно, что он вообще умер! Сама видела. Видела сама…
Спина мгновенно взлипла едким потом. Да что же такое, я схожу с ума?! Бегемот поднялся одним слитным движением, встал рядом, положил лапищи на стекло, словно тоже хотел посмотреть в окно. От него слабо пахло больницей, туманом, сырым промозглым летом с залива, а в не по-кошачьему чёрных глазах стыла почти человеческая тоска.
Я решилась. Протянула руку, осторожно, готовясь тут же отдёрнуть её, коснулась кошачьего затылка, — шерсть оказалась шелковистой на ощупь, и да, слегка влажной, словно зверь и вправду долго гулял в тумане. Погладила, потрепала уши….
Пальцы не прошли насквозь, кот не был призраком. Вполне материальный. Но как, как скажите мне на милость, как он мог остаться в живых?! Он же умер, я же видела сама!
— Ты, наверное, всё-таки совсем другой кот, — сказала я тряским от страха голосом.
Бегемот зевнул, показав клыки. Рана на боку… я на неё глаз намозолила, пока обрабатывала, следуя советам ветврача по телефону, потом, когда навещала в клинике, и потом уже… когда уже всё.
Нет, Бегемот был тот же самый!
— Ты воскрес? — продолжала я допытываться. — Как?!
Он плавно отвернул голову, уходя из-под моей руки. И пошёл, пошёл по коридору, оставляя после себя влажные следы. Потом, у двери в тамбур, встряхнулся,
Я отмерла — дурацкая моя реакция на стресс, из-за которой превращаюсь в неизменный соляный столб, когда прыгать надо! Кинулась следом. Но в тамбуре не оказалось никого, и все двери запечатаны были наглухо.
Приплыли, Римма. Я отёрла испарину со лба. Приплыли, дорогая. Галлюцинации. Как бы вместо помощи сестре, самой не оказаться в сочинской дурке!
Кому рассказать, что я регулярно вижу умершего, в том числе и по моей вине, кота…
Я вернулась к своему купе и внезапно услышала любопытный разговор: Гордей Похоронов отчитывался перед кем-то по телефону.
— Да, — ронял он короткие скупые фразы. — Да, в дороге. Кукла локализована, «Северная Пальмира», Санкт-Петербург-Адлер. Нет, поддержку пока не надо. Нет, и «град» не нужен тоже. Что? Справлюсь сам. Носитель куклы рядом. Цель… целей несколько… буду стараться нейтрализовать. Что? Нет. Нет. Нет. Да, не надо. Сам. Ну, и заплатите, в первый раз что ли. Кто обнаглел? Шутишь. Нет. Нет. Да…
Разговор уплыл, словно его накрыли колпаком. Догадался, что я слушаю? Я отвернулась от двери и снова встала у окна. Мимо, в тумане, пронесло что-то длинное, долгое и чёрное. Встречный грузовой? Подтверждая мои мысли, откуда-то издалека донёсся тоскливый свисток локомотива. Вот странно, грузовозы часто свистят тоненько, а иные электрички подают голос басом. Хотя, казалось бы, логичней было бы наоборот…
Кукла.
Как он там выразился…
Носитель куклы рядом.
Мне вспомнились те две проклятые куклы, доставившие мне и моей семье столько горя. Вспомнился недавний сон, где в роли куклы была замученная какими-то фашистами девочка. Но — то сон, во сне всё, что угодно присниться может, особенно если нервы утратили сталь толстого троса, способного остановить истребитель на форсаже.
Я — флегматик. Я часто реагирую слишком медленно. Но меня всё равно догоняет. На десятые сутки, на двенадцатые, но догоняет всё равно. Плещет в душу ужасом, ноги становятся тряпочными, а в правый висок с переходом на глаз вгрызается тупая, но от того не менее страшная мигрень. И если не остановить её вовремя принятым ибупрофеном, быть мне зомби не менее семи-восьми дней.
Чёрт.
Аптечку я не взяла, конечно же.
В купе вползла на полусогнутых, повалилась на свою полку. Сил не оставалось даже застонать. Что за невезуха такая!
При мигрени обостряются запахи, глаза реагируют на свет так, будто вместо обычной лампочки тебя обливает резким ослепительным светом атомная бомба, и хочется умереть, лишь бы не длить эту проклятую пытку.
Но если глаза ещё можно закрыть, то заткнуть нос уже не так-то просто. В купе пахло. Свежевыпитым кофе, стаканы так и стояли, их забыли отнести обратно. Я же сама и забыла, могла бы отнести, раз кипяток приносил попутчик. Но я забыла, а сейчас браться за них было бы самоубийством: я не могла повернуть головы без того, чтобы не получить заряд убивающей боли.