Тайны темной осени

Чернышева Наталья Сергеевна

— Не прикасайтесь ко мне!

— Сама нарисовала? — спросил Похоронов, кивая на окно, сиявшее теперь девственной чистотой. — Или помог кто?

И тут меня заколотило в сухой истерике, без слёз.

— Ч-ч-то это? — без конца повторяла я. — Что это, твою мать, такое?! Во что меня втравили?! Почему?

Похоронов молча ухватил меня за локоть, впихнул в купе, заставил сесть. Сунул в руки горячий стакан в железном подстаканнике. Я отпила маленький глоток — кофе…

— Долго рассказывать, — начал Похоронов, и я навсегда запомнила, как он сидел тогда, — напротив, зажав

между коленями узкие ладони в коросте застарелых мозолей. — Вкратце: вы угодили в прескверный переплёт, Римма. Вас спасают.

— Как?! — крикнула я. — Убивая моих родственников?

Он поднял одну бровь:

— Каких родственников?

— Тётю Аллу! Её нашли перед домом, выбросилась из окна! Ваших рук дело? И тот мужик во дворе дома на Республиканской! И жених на свадьбе, на Васильевском острове!! Что, сказать нечего?

Меня несло, я не могла остановиться. Да, доходит до меня на двадцатые сутки, да, первая реакция упасть и притвориться мёртвой, но очень уж вокруг всё целенаправленно и долго меня давило! Ситуация на работе, с лета вынимавшая по одной все жилы, труп во дворе, тётя Алла, Ольга, кот… Туман на вокзале! Похоронов в одном со мною СВ-купе! Страшная рожа на стекле окна в коридоре, мною же самой, между прочим, нарисованная пальцем по конденсату. Туман этот проклятый в окнах, будто окна залепили сырой ватой и отмывать не спешат!

Похоронов медленно свёл кончики пальцев, явно считая внутри себя до ста, затем тихонько выдохнул, смиряя рвущиеся на волю ласковые слова.

— Помните руины на месте вашего — и её! — дома во Всеволожске? — ответил он вопросом на вопрос.

Я помнила. Пепелище, остывшее так давно, что сквозь недогоревшие развалины проросли молоденькие деревца.

— Ваша тётя умерла. Сгорела в огне.

— А… а… а… — я замолчала.

Вспомнила застарелые ожоги на руке, свисавшей с носилок. И что хоронили в закрытом гробу. Алексей сказал, из-за столбика парковочного, на который бедная тётя, падая с такой высоты, напоролась лицом. Но, похоже, там было что-то ещё.

— Но как! Как мы три года целых… или больше даже! Ничего не подозревали. Три года!

— Вы с нею не особенно и раньше общались. Как я понял, при жизни она была не самой симпатичной личностью.

— Я не понимаю, — беспомощно призналась я.

— Понимание не требуется, — сурово ответил Похоронов. — Сейчас — пока — от вас нужно только одно.

— Что именно?

— Не дёргаться. И не совершать глупостей.

— Боже, каких глупостей ещё… А, — внезапно поняла я. — Рисунки!

— Рисунки, — подтвердил он.

— А кот? — я огляделась, разыскивая чёрную шубку.

Кота не было. Ни на постели, ни в одеяле, ни под столиком, ни на диванчике, ни в гардеробной нише…

— Какой кот? — сделал невинные глазки Похоронов.

— Обыкновенный чёрный! — крикнула я. — Не отпирайтесь! Вы сами попросили меня нарисовать его!

— Я, — сказал Похоронов, — попросил вас нарисовать угол купе. Что вы нарисовали там ещё и какого-то кота, это уже предмет другого разговора.

Я молча смотрела на него, понимая отчётливо, что сейчас из меня

делают дуру. Круглую, квадратную, овальную, — весь этот список. Чёртов маг из дурных сказок пудрит мне мозги, а я терплю это. Но, с другой стороны, какие ещё у меня могут быть варианты?

— Кукла, — сказала я наконец. — О которой вы говорили с кем-то по телефону. Что это такое ещё? Она такая же, как те, что видела я?

— Вы видели кукол? — он весь подобрался, ни дать ни взять, охотничий пёс, взявший след.

— Да, — сказала я. — Одну у себя, другую в доме во Всеволожске. Тогда, когда вы меня… в машину запихнули.

— Расскажите… нет, нарисуйте их!

— А как же запрет? — ехидно осведомилась я.

— К чёрту запреты, — Похоронов взволнованно поднялся, сделал пару шагов до двери, затем пару шагов обратно, потом снова до двери, от двери обернулся и поторопил меня: — Ну же, рисуйте!

Я взяла карандаш, второй блокнот, — первый мне не удосужились вернуть, — и начала рисовать.

Параллельно вспоминая… Вот я открываю таблеткой домофона дверь парадной. Вхожу в лифт, сверкающий зеркалами. Переступаю порог квартиры…

… И снова поплыл перед носом тошнотворный, хотя и слабый, запах подгнившего мяса. Кукла вспомнилась до последней чёрточки — маленькая гадость размером в ладонь, без глаз и без рта, без носа, гладкое тряпичное личико. Как она корчится в пламени, скрючивается, шлёт беззвучный крик в небеса — твари хочется жить, надо же…

Похоронов выдернул блокнот из-под моих пальцев, аккуратно отделил изрисованный, вернул мне блокнот мне обратно:

— Теперь вторую.

— Что — вторую? — не поняла я.

— Вторую куклу.

Я нарисовала и вторую. На кресле за компьютерным столом, на подлокотнике лежала. И как лопнула лампочка, пославшая острый осколок прямо в лоб одному из безглазых лиц. Как кукла падала, теряясь в слоях иллюзии, проваливалась куда-то вниз, вниз, туда, где её разыскать будет очень непросто. А после Похоронова, пожалуй, и вовсе невозможно.

По сей день не знаю, что он делал там, дожигал оставшееся или рылся в руинах, в надежде найти хоть какой-нибудь, оставленный преступником, след…

— Благодарю, — Похоронов сложил аккуратно листочки и спрятал в карман. — Вы серьёзно помогли следствию, Римма. Следствие в долгу не останется.

— Как там правильно отвечать… — буркнула я. — Служу Отечеству?

— Служу Свету, — серьёзно, без тени насмешки, отозвался Похоронов.

— Это какой-то с ветки упавший Дозор, — сообщила я, и вдруг поймала мелькнувшую в уголке рта усмешку.

Но у меня уже не было сил. Каково это, угодить в страшную сказку с магами и злобными куклами, угодить целиком, с головы до пяток, и не свернуть при этом с ума?

— Вы издеваетесь, — горько сообщила я Похоронову. — Но пусть ваше веселье тяжким камнем ляжет на вашу совесть.

— Вы передо мной ещё извинитесь, Римма, — пообещал тот. — Вот увидите.

— Ни за что, — отрезала я. — Вы — невыносимый тип!

Он склонил голову в шутливом поклоне: да, невыносимый. Такой вот уже уродился, что теперь сделаешь.