Тайны Второй мировой
Шрифт:
Только в последние месяцы войны, когда поражение Германии было уже очевидно для всех, мотив жертвенности стал главным в национал-социалистической пропаганде. Так, Гитлер 7 октября 1944 года обратился с посланием к членам Гитлерюгенда, добровольно отправившимся на фронт: «Мой Гитлерюгенд! Я с радостью и гордостью узнал о вашем желании уйти на фронт добровольцами всем классом 1928 года рождения. И в этот решающий для рейха час, когда над нами нависла угроза ненавистного врага, вы дали нам всем вдохновляющий пример боевого духа и безоглядной преданности делу победы, каких бы жертв это от вас не потребовало… Нам известны планы врагов, направленные на безжалостное уничтожение Германии. Именно по этой причине мы будем сражаться еще более преданно во имя рейха, в котором вы сможете с честью трудиться и жить…
Жертвы, принесенные нашим героическим юным поколением, найдут свое воплощение в победе, которая обеспечит нашему Народу, национал-социалистическому рейху гордое и свободное развитие»{585}.
Геббельс в дневниковой записи 1 апреля 1945 года выражал надежду, что перелом в воздушной войне будет достигнут тогда, когда немецкие истребители станут таранить англо-американские бомбардировщики: «Отныне против этих бомбардировочных эскадр будут применяться в качестве таранящих истребителей старые немецкие самолеты. Нужно исходить из того, что потери этих истребителей-таранов
И в предсмертном политическом завещании, когда все уже было кончено, Гитлер основным сделал жертвенный мотив: «…Я хотел бы, оставшись в этом городе (Берлине. — Б.С.), разделить судьбу с теми миллионами других людей, которых уже настигла смерть… Из этих жертв наших солдат и из моей собственной связи с ними до самой моей смерти, в германской истории так или иначе, но взойдет однажды посев сияющего возрождения национал-социалистического движения, а тем самым и осуществления подлинно народного сообщества… Командующих армии, военно-морского флота и люфтваффе я прошу самыми крайними мерами укрепить у солдат дух сопротивления в национал-социалистическом смысле этого слова, указав на то, что я, как основатель и создатель этого движения, предпочел смерть трусливому бегству, а тем более — капитуляции. Пусть это станет однажды частью понятия чести германского офицера, как то уже имеет место в нашем военно-морском флоте: сдача какой-либо территории или города — невозможна, а командиры должны быть впереди и служить ярким примером самого верного исполнения своего долга, вплоть до собственной гибели»{587}. Свое самоубийство Гитлер рассматривал как подвиг, призванный вдохновить вермахт и германский народ на борьбу до последнего человека. Своих матросовых и клочковых придумать нацистская пропаганда просто не успела, хотя уже находилась на пути к созданию подобных мифов.
Характерно, что практически все советские жертвенные мифы возникли в наиболее тяжелый для СССР период войны — в первые два года, еще до завершения коренного перелома в войне победой на Курской дуге. В германской пропаганде тенденция к подобному мифотворчеству проявилась только в последний год войны, когда оставалось уже мало сомнений в скором поражении рейха. Не исключено, что здесь проявилось сходство реакции пропаганды тоталитарных режимов на критическую для них военную ситуацию. Как коммунистическая, так и национал-социалистическая идеология рассматривали жизнь граждан как достояние государства. В случае необходимости они должны без колебаний принести эти жизни на алтарь Отечества, обменяв их, как думали вожди, на еще большее число жизней врагов соответственно Советского Союза и рейха. Очень точно сказал по этому поводу писатель-фронтовик Вячеслав Кондратьев: «Увы, режим, который не жалел людей и в мирное время, не мог жалеть их тем более в войну, спасая собственное существование. Клянясь народом, большевики всегда видели в нем лишь материал для осуществления своих утопических идей, да, думаю, и идеи-то эти являлись лишь прикрытием для патологического стремления властвовать»{588}. Данная характеристика вполне применима и к национал-социалистическому режиму. Однако даже в последние месяцы войны бессмысленное самопожертвование на немецкой стороне было характерно лишь для фанатиков-эсэсовцев. Армия оставалась в целом под контролем генералов старой школы, ориентировавшихся на минимизацию жертв в собственных войсках. Не случайно в последние месяцы войны вермахт нес основные потери не убитыми, а пленными. Генералы и чиновники также успешно саботировали приказ Гитлера о проведении тактики «выжженной земли» на территории рейха{589}. Красная армия в этом отношении была гораздо более послушна воле политического руководства и воевала, не считаясь с жертвами.
Сталин, как и Гитлер, публично всегда подчеркивали необходимость заботиться о сохранении жизни каждого человека. Так, в мае 1935 года советский вождь, приветствуя в Кремле выпускников военных академий, привел пример из своей жизни в сибирской ссылке: «Дело было весной, во время половодья. Человек тридцать ушло на реку ловить лес, разбушевавшийся громадной рекой. К вечеру вернулись они в деревню, но без одного товарища. На вопрос о том, где же тридцатый, они равнодушно ответили, что тридцатый «остался там». На мой вопрос: «как же так, остался?» они с тем же равнодушием ответили: «чего ж там еще спрашивать, утонул, стало быть». И тут же один из них стал торопиться куда-то, заявив, что «надо бы пойти кобылу напоить». На мой упрек, что они скотину жалеют больше, чем людей, один из них ответил при общем одобрении остальных: «Что ж нам жалеть их, людей-то? Людей мы завсегда сделать можем. А вот кобылу… попробуй-ка сделать кобылу». (Общее оживление в зале.) Вот вам штрих, может быть малозначительный, но очень характерный. Мне кажется, что равнодушное отношение некоторых наших руководителей к людям, к кадрам и неумение ценить людей является пережитком того странного отношения людей к людям, которое сказалось в только что рассказанном эпизоде в далекой Сибири»{590}. В действительности Иосиф Виссарионович относился к людям точно так же, как и крестьяне в далекой сибирской деревне. Однако открыто он в этом никогда не признавался. И в сталинских речах и публиковавшихся в газетах приказах периода войны, в отличие от гитлеровских, нигде не говорится о жертвах. Только в директивах, не предназначенных для печати, повторяется порой «не считаться с жертвами»{591}. В приказе от 17 ноября 1941 года Сталин потребовал при отходе «уводить с собой советское население и обязательно уничтожать все без исключения населенные пункты, чтобы противник не мог их использовать». Для уничтожения уже оставленных населенных пунктов в тылу немецких войск Верховный Главнокомандующий потребовал «бросить немедленно авиацию, широко использовать артиллерийский и минометный огонь, команды разведчиков и партизанские диверсионные группы, снабженные бутылками с зажигательной смесью, гранатами и подрывными средствами»{592}. Все эти мероприятия обрекали на гибель тысячи мирных жителей.
В открытой печати о неизбежности многочисленных жертв с советской стороны прямо писать было нельзя. Поэтому в мифах о погибших героях их смерть, как правило, оправдывалась значительно большей ценой, которую они заставили заплатить за свою смерть врага, в том числе и в человеческих жизнях.
Все советские мифы о героях, ценой собственной жизни обеспечивших победу над превосходящими силами врага, остались практически в неизменном виде на протяжении нескольких послевоенных десятилетий и все еще являются объектом веры для значительной части народа. Такие мифы должны были отвлечь внимание от огромных потерь Красной армии, на порядок превышавших потери русской армии в Первой мировой
То, что все три рассмотренных нами советских мифа оказались весьма далеки от действительности, наводит на мысль, что подавляющее большинство героических мифов Великой Отечественной войны на самом деле являются пропагандистскими фантазиями, имеющими целью отвлечь внимание народа и армии от огромных советских военных потерь и бестолковости командования, создать уверенность у участников войны и послевоенных поколений, что Красная армия воевала умело и самоотверженно. Однако если в самоотверженности большинства советских солдат и офицеров, безропотно выполнявших любые приказы командования, сомневаться не приходится, то высокая боевая подготовка и мастерство — это один большой миф, составными частями которого являлись, в частности, мифы 28 гвардейцев-панфиловцев, 5 моряков-севастопольцев и Александра Матросова.
ПРАВДА И ВЫМЫСЕЛ ОБ АСАХ ЛЮФТВАФФЕ{593}
Спайк М. Асы люфтваффе. Пер. с англ. В.В. Найденова.
Предисл. и приложения Г. Конюхина. Смоленск: Русич, 1999. 432 с.
Книга американского историка Майка Спайка в оригинале называется «Эксперты люфтваффе» — именно термин «эксперт» применялся в Германии в годы Второй мировой войны для обозначения летчиков, сбивших большое число неприятельских самолетов. В других странах, в том числе и в России, используется иной термин, «ас», который и стоит в названии русского перевода. Исследование Спайка через судьбы экспертов Геринга демонстрирует драматизм борьбы в воздухе в 1939–1945 годах Здесь освещена и тактика ведения воздушного боя немецкими летчиками, и их действия в составе групп. Ожесточенные схватки часто даются глазами их участников, что позволяет как бы вживую ощутить динамику боя. Этим работа Спайка принципиально отличается от советских мемуаров и исследований о действиях советской авиации в Великой Отечественной войне, состоящих в основном из общих фраз и содержащих очень мало конкретной информации. Вот чего в книге почти нет, так это действий экспертов в составе более крупных подразделений, их взаимодействия с обычными летчиками-истребителями, а также с собственными бомбардировщиками и штурмовиками. Темой книги является анализ деятельности именно экспертов-летчиков, уничтоживших 60 и более неприятельских самолетов днем и 25 и более машин ночью. В специальных приложениях приведены краткие сведения о 231 дневном и 67 ночных экспертах. Жаль, что в списках они расположены в порядке убывания числа побед, а не по алфавиту. Это затрудняет поиск сведений о нужном летчике. Г. Корнюхиным в дополнение к американскому изданию составлены списки асов государств — союзников Германии, что можно только приветствовать, а также интересный очерк истребительной авиации Японии.
То, что по числу побед советские асы сильно уступали немецким, сомнений не вызывает. На счету попавшего в книгу рекордов Гиннеса Эриха Хартмана 352 победы (все они одержаны на Восточном фронте, но в списке есть и 7 американских истребителей «Мустанг», сбитых над Румынией). На втором месте Герхард Баркхорн с 301 победой, а на третьем — Понтер Ралль с 275. Почти все свои победы первая тройка экспертов одержала в борьбе с советской авиацией. Наши же наиболее результативные летчики, Иван Кожедуб и Александр Покрышкин, одержали, соответственно, только 62 и 59 побед. Корнюхин в предисловии ставит под сомнение число побед, одержанных немецкими экспертами, и повторяет старые утверждения, будто основную часть своих потерь, около двух третей, люфтваффе понесли на Восточном фронте в борьбе против советской авиации. Насчет преувеличения, возможно, какая-то доля истины есть, поскольку в бою очень трудно установить, уничтожен вражеский самолет или нет, и кто именно его сбил. Но по этой части наши пилоты давали большую фору немецким. Иначе как объяснить, например, что, по советским отчетам, в Курской битве было уничтожено 3700 самолетов, тоща как архивы люфтваффе подтверждают безвозвратные потери за июль и август 43-го только 3213 боевых машин, из которых на всем Восточном фронте, а не на одной только Курской дуге, было сбито или погибло в авариях 1030 самолетов. Но и по книге Спайка видно, что основные потери люфтваффе понесли в борьбе против западных союзников, а не на Восточном фронте. По моим подсчетам, из 128 экспертов дневной авиации, погибших, попавших в плен, пропавших без вести или более не поднимавшихся в воздух из-за тяжелых ранений, 112 большинство своих побед одержало на Востоке, и только 16 — на Западе. Однако из 112 «восточников» 57 оказались сбиты на Западе или на Востоке, но в тот момент, когда они сражались с англо-американскими самолетами. Из 16 же «западников» на Восточном фронте нашли свой конец лишь пятеро. С экспертами ночной авиации картина еще более впечатляющая. Почти все они боролись против «летающих крепостей» союзников. Из 29 погибших среди них лишь двое приходятся на действия советской авиации. Понятно, почему в последние полтора года войны пилотов люфтваффе, только что окончивших летные школы, немцы сначала посылали обстреляться в более спокойной обстановке советско-германского фронта — и лишь затем бросали на Запад для куда более трудных схваток с союзной авиацией.
Отмечу также, что данные о безвозвратных потерях личного состава люфтваффе, опубликованные еще в 1973 году в выпущенном покойной «Наукой» двухтомнике В.И. Дашичева «Банкротство стратегии германского фашизма», свидетельствуют о значительно большей роли западных театров по сравнению с восточным. Из 109 704 погибших, без учета персонала училищ и других тыловых учреждений, на Запад пришлось 34 147, на Юг (Италия, Сев. Африка и Балканы) — 22 625, а на Восток, включаю польскую кампанию 39-го года, — 52 932, или всего лишь 48,2 процента. А ведь надо еще принять во внимание и то, что училища и учебно-тренировочные части располагались в основном на Западе и действовали главным образом против англоамериканской авиации. Среди пропавших без вести доля Восточного фронта опускается до 31,5 процента, а в суммарных безвозвратных потерях составляет лишь 39, 9 процента. Однако необходимо учесть, что значительная часть потерь люфтваффе на Востоке пришлась на долю авиаполевых дивизий, действовавших как обычная пехота. Поэтому доля потерь летного персонала немцев на Востоке в действительности была существенно меньше, чем 40 процентов — доля советско-германского фронта в общих потерях личного состава люфтваффе. За вычетом потерь авиаполевых дивизий, составивших не менее 10 тысяч убитых и пропавших без вести и не менее 22 тысяч раненых, безвозвратные потери на Восточном фронте составят около 34,5 процента всех потерь летного состава люфтваффе.