Тайные тропы
Шрифт:
Миновав столовую, переднюю и густо повитую диким клематисом и виноградом веранду, он спустился по ступенькам во двор. По раскаленным кирпичам дорожки ступать босыми ногами было невозможно, и Никита Родионович пустился бегом.
Трехкомнатный домик, занимаемый им и братом, стоял на черте, разделяющей город на две почти равные части. У конца двора протекал головной арык, питающий город водой. В небольшом, закрытом высоким дувалом дворе росли два раскидистых каштана, акации и много фруктовых деревьев: вишни, яблони, абрикосы, груши. Под старой, отяжеленной плодами яблоней, растущей
Теперь можно было думать. Никита Родионович вынул письмо и вновь прочел его, тщательно вглядываясь в каждое слово, пытаясь найти объяснение нескольким странным фразам, адресованным ему.
«Приходил узбек. Но при чем тут узбек?» — рассуждал Никита Родионович. За линией фронта он и Грязнов знали одного узбека — Алима Ризаматова, который здравствует и работает сейчас здесь на крупнейшей гидроэлектростанции.
Правда, был еще один узбек — Саткынбай, предатель, выкормыш Юргенса и Марквардта. Его выследили подпольщики из группы Дениса Макаровича Изволина. Саткынбай еще тогда был послан гитлеровской разведкой в Советский Союз. Ему именно вручил Юргенс фотокарточку Никиты Родионовича с собственноручной его надписью. Но к Константину никто, и в том числе Саткынбай, не приходил и карточки не передавал. Саткынбай, видимо, попался и давным-давно разоблачен. Да и, к тому же, Саткынбай не мог знать кличек-паролей, присвоенных друзьям значительно позднее. Но тогда кто же приходил?
Никита Родионович мучительно долго и напряженно думал, перебирал в памяти всех врагов, с кем пришлось столкнуться в годы войны, но ни к чему определенному притти не мог. Одно ему было ясно: что автор письма — агент иностранной разведки. Иначе он не мог знать кличек.
Никита Родионович, да и Алим уже давно пришли к мысли, что нить, связывающая их с американцами, оборвалась в тот день, когда они поднялись в воздух над Белградом. Такого же мнения придерживался и Грязнов. А оказывается враги действуют, они напомнили о себе.
Никита Родионович снова и снова перебирал в памяти эпизоды военного времени, встречи с людьми; а встреч было много — и радостных, и тревожных, и случайных, и оставивших глубокий след. Но ничто не приближало его к разгадке содержания письма.
«Нет, самому ответить не удастся», — решил Никита Родионович и поднялся с своего прохладного ложа под тенистой яблоней.
Майор органов государственной безопасности Шарафов был среднего роста, крепкий, статный. Хорошо выглаженный летний китель сидел на нем красиво и свободно. Богатая черная шевелюра, местами посеребренная сединой, густые брови вразлет, смуглый цвет кожи, характерный разрез глаз, темных, блестящих выдавали в нем уроженца Средней Азии.
Окно комнаты майора выходило на запад, лучи уходящего солнца пробивались сквозь густую акацию тонкими золотистыми струйками, трепетали бликами на синем сукне стола, прыгали зайчиками на бухарском ковре, устилавшем пол.
— Этого и надо было ожидать, — сказал майор, прочитав письмо, принесенное Никитой Родионовичем.
Шарафов свободно владел русским языком, и небольшой восточный акцент не только не портил его речи, но придавал ей приятную
— Еще в первую нашу встречу — два года назад, — продолжал майор, — я высказал свое мнение, что они не могут забыть своих людей. Не так уж их много у них.
Майор угостил Ожогина папиросой, закурил сам, помолчал некоторое время.
— Чего добиваются поджигатели войны, и вам, и мне ясно, — сказал он немного спустя. — Они, правда, упускают из виду народ. А народ во всех странах мира приобрел огромнейший опыт. Его уже нельзя обмануть. И особенно наш, советский, народ. Товарищ Сталин научил нас не только любить друзей, но и распознавать врагов. И не только распознавать, но и уничтожать...
Никита Родионович с удовольствием слушал майора Шарафова, хотя тот и не говорил ничего необычного и нового. За несколько встреч и бесед с Шарафовым в минувшие два с небольшим года Ожогин проникся к нему уважением и симпатией. Майор был наделен пытливым умом, ровным, спокойным характером и умел говорить весело и убедительно.
Никита Родионович уже знал со слов майора, что он сын батрака воспитывался в интернате, шестнадцатилетним мальчуганом пошел в отряд по борьбе с басмачеством. После окончания специального училища Шарафов работал на границе, а перед войной был переведен сюда, в город.
— А не могло получиться так, — поинтересовался Шарафов, — что вы, допустим, не могли знать кого-либо из окружения Юргенса и Марквардта, а Ризаматов или Грязнов знали?
— Это исключено, — твердо заверил Ожогин.
— Вы понимаете, почему я об этом спрашиваю?
— Вполне. У вас, видно, возникла мысль, не может ли быть известен Алиму или Андрею автор письма.
— Совершенно правильно.
— Нет нет... Ручаюсь, — подтвердил Ожогин.
— Ну, хорошо, не будем ломать головы. Воскресенье покажет, с кем мы имеем дело. — Майор поднялся. — Придется вам играть прежнюю роль. Будем надеяться, что лазутчики поджигателей новой войны и на этот раз просчитаются. Желаю вам успеха. Жду звонка...
2
Телеграмма от Антонины пришла в отсутствие Константина, и встречать ее выехал в воскресенье один Никита Родионович.
Антонина выглядела усталой, расстроенной, она заметно похудела и стала похожа на девочку. Ее черные волосы, заплетенные в тугие, длинные косы, подчеркивали необычную бледность лица.
— Что случилось, Тоня? Почему ты задержалась? Костя так беспокоился...
— Он опять уехал?
— Да, еще в среду. Срочная командировка, — как бы оправдывая брата, начал объяснять Никита Родионович.
Антонина вздохнула.
— Вечно срочные командировки. Жена хоть исчезни, он и не заметит.
— Зачем ты так говоришь, — возразил Ожогин, — Константин очень любит тебя. Последние дни мы все головы ломали, куда ты запропастилась, — ни телеграммы, ни письма. Что тебя так задержало?
— Длинная история... Здесь неудобно. Расскажу дома.
А дома она с присущей ей энергией принялась за уборку, открыла настежь все окна, вымыла полы, наставила цветов в вазы, сбегала на рынок и начала возиться с приготовлением обеда.