Те, кто уходят

Хайсмит Патриция

Рей не мог смотреть ни на кого из сидящих за столом. Но почему-то слова Коулмана больше не причиняли ему такую боль, как на Мальорке, когда они с Коулманом были вдвоем.

– Никаких явных страданий в тот день, – возразил Рей.

– Ты хочешь сказать, не больше, чем в другие дни, – произнес Коулман.

– Эдвард, я уверена, что мы не хотим выслушивать это снова, – запротестовала Инес, постучав по столешнице рукояткой ножа. – Смит-Питерсы наверняка не хотят.

– И в доме никого не оказалось? – тихо спросила миссис Смит-Питерс, вероятно, желая проявить вежливый интерес, но это было ужасно.

– Только горничная, но она ушла в час, убрав после ланча, – доложил Коулман, довольный тем, что у него есть слушатель. – Рей вернулся домой после

трех и нашел Пегги в ванной. С перерезанными запястьями. К тому же она захлебнулась.

Даже Антонио чуть поморщился.

– Ужасно! – пробормотала миссис Смит-Питерс.

– Господи боже! – прошептал мистер Смит-Питерс и откашлялся.

– В тот день Рей не пришел домой на ланч, – многозначительно сказал Коулман.

И это тоже не было больно. Рей находился в доме Элизабет Бейард, американки лет двадцати шести, и смотрел ее рисунки, которые были лучше ее картин. Она лишь недавно приехала в деревню, и они с Пегги всего один раз были у нее дома. Она подала ему дюбонне и содовую со льдом, и он в тот день много улыбался и разговаривал, радуясь обществу Элизабет, потому что она была привлекательна, добропорядочна и доброжелательна; хотя вовсе не эти качества требовались, чтобы он получил удовольствие от двух-трех часов, проведенных с нею, потому что он устал от общества американцев и англичан, обосновавшихся в деревне. Он сказал ей: «Пегги все равно, приду я на ланч или нет. Я ее предупредил, что, возможно, не приду». Ланч всегда был холодный, и они могли есть его в любой час, когда им заблагорассудится. Или не есть вовсе. И это была чистая правда, что он находил Элизабет привлекательной, на что и намекал Коулман (на Мальорке Коулман выразился сильнее, но Рей не поддался его напору), и Рей помнил, как в тот день думал, что мог бы, если бы вдруг почувствовал желание, завести с ней роман и скрыть его от Пегги, что Элизабет была бы легкомысленной и нежной и связь с нею стала бы благотворным отдохновением от мистицизма Пегги. Еще Рей знал, что он никогда бы не стал заводить роман. Да и никто бы не стал, имея такую жену, как Пегги, девушку, для которой идеалы были реальностью, нерушимой реальностью, может быть, самой реальной из всех реальностей. К тому же ни на какой роман у него определенно не было сил.

– Вид у него достаточно мрачный, чтобы покончить с собой, и, возможно, он так и сделает, – буркнул Коулман, снова принявшись за свое.

– Эдвард, пожалуйста, прекрати это, – сказала Инес.

Но у миссис Смит-Питерс возник еще вопрос к Рею. Она посмотрела на мужа, словно спрашивая у него разрешения, но он разглядывал скатерть.

– А она вообще рисовала? – спросила миссис Смит-Питерс.

– Все реже и реже, к сожалению. И это было плохо. Мы… Поскольку у нас было много слуг. И свободного времени с избытком.

Коулман снова посмотрел на него критическим взглядом.

Рей продолжил:

– Сказать по правде, мы обленились. У меня имелись определенные обязанности, не обременительные, но… без обязанностей человек разваливается на части. Пегги перестала писать картины по утрам и работала только по вечерам, если вообще работала.

– Похоже на депрессию, – сказал Коулман.

«Но Пегги вовсе не вела себя как человек, у которого депрессия», – подумал Рей. Он не мог сказать этого вслух. Это прозвучало бы как самооправдание. А какое право имеют все эти чужие люди судить его и Пегги? Рей нервно швырнул салфетку на стол.

Миссис Смит-Питерс посмотрела на часы и сказала, что им пора.

– Я тут подумала, – обратилась она к Инес, – может быть, вы с Эдом захотите побывать в Ка’ Реццонико? [11] Я обожаю это место. Хочу съездить туда завтра утром.

– Мы можем позвонить вам во время завтрака? – спросила Инес. – В девять или в половине десятого не слишком рано?

– О боже, нет, мы встаем в восемь, – уверила миссис Смит-Питерс.

Ее муж поднялся первым.

– Может быть, вам тоже захочется с нами, – сказала миссис Смит-Питерс

Рею, вставая из-за стола.

11

Ка’ Реццонико – дворец в Венеции, в районе Дорсодуро. С 1936 года во дворце находится музей Венеции XVIII века.

– К сожалению, не могу, – ответил Рей. – Спасибо.

Смит-Питерсы ушли.

– Инес, попроси чек. Я вернусь через минуту, – сказал Коулман.

Он направился в заднюю часть ресторана.

Антонио встал, как только Коулман повернулся к ним спиной.

– С вашего позволения, я возвращаюсь в свой отель, – произнес он по-английски. – Я очень устал. Нужно написать письмо матери.

– Конечно, Антонио, – кивнула Инес. – Увидимся завтра.

– Завтра. – Антонио наклонился над ее рукой, изобразил символический поцелуй. – Доброй ночи, – сказал он Рею. – Доброй ночи, мадам.

Инес поискала взглядом официанта.

Рей поднял руку, но официант его не заметил.

– Рей, я советую вам уехать из Венеции, – шепнула ему Инес. – Какая вам будет польза от новой встречи с Эдвардом?

Рей вздохнул:

– Эд все еще не понимает. Мне нужно кое-что ему объяснить.

– Он обедал с вами вчера вечером в Риме?

– Да.

– Я так и думала. Но он сказал, что обедал с кем-то другим. Послушайте меня, Рей. Эдвард вас никогда не поймет. Он чуть с ума не сошел, когда узнал про дочь… – Она закрыла глаза и откинула голову, но лишь на секунду, чтобы успеть сказать все до возвращения Коулмана. – Я никогда не видела Пегги, но слышала мнение о ней от разных людей. «Витает в облаках» – вот что они говорили. Она была для Эдварда богиней, кем-то не принадлежащим к роду человеческому. Слишком хороша, чтобы быть человеком.

– Я знаю.

– Он считает вас очень бессердечным. Я вижу, что это не так. Но поверьте, он никогда не поймет, что в случившемся нет вашей вины.

Ее слова не удивили Рея. Коулман называл его бесчувственным еще на Мальорке. И возможно, называл бы так любого мужа Пегги, даже если бы дочка была счастлива в браке, излучала радость, довольство и все такое прочее.

– Правда ли, что Пегги боялась секса? – спросила Инес.

– Нет. Нет, напротив… Он возвращается.

– Вы можете завтра уехать из Венеции?

– Нет, я…

– Я должна встретиться с вами завтра. В одиннадцать у «Флориана»? [12]

Ответить у Рея не было времени – Коулман уже садился. Но Рей кивнул ей. Согласиться было проще, чем отказаться.

– Наш официант так занят, – сказала Инес с притворным раздражением, будто они все время пытались его подозвать.

– Господи Исусе! – вздохнул Коулман и завертелся на стуле. – Cameriere! Conto, per favore! [13]

12

«Флориан» – знаменитое кафе на площади Сан-Марко, один из символов Венеции.

13

Официант! Счет, пожалуйста! (ит.)

Рей вытащил банкноту в две тысячи лир – больше, чем его доля.

– Убери, – велел Коулман.

– Нет, я настаиваю, – сказал Рей, пряча бумажник в карман.

– Убери, я сказал, – жестко проговорил Коулман.

Он собирался заплатить деньгами, которые ему, конечно же, дала Инес немного раньше.

Рей ничего не сказал. Он встал:

– Позвольте пожелать вам спокойной ночи.

Он поклонился Инес. Затем снял пальто с крючка. Пальто было то самое, другого у него с собой не было, в левом рукаве зияли два пулевых отверстия, но ткань была почти черной, и прорехи вряд ли кто заметил бы. Он поднял левую руку и, уходя, улыбнулся.