Те слова, что мы не сказали друг другу
Шрифт:
— И что же там было написано?
Энтони раскрыл свой бумажник, вынул оттуда пожелтевший клочок бумаги, развернул его и прочел ровным голосом:
— «Я никогда не умела прощаться и уверена, что вы тоже. Спасибо за чудесный вечер, я больше всего на свете люблю старинные розы. С конца февраля мы выступаем в Манчестере, и я буду рада увидеть вас в зале. Если придете, я позволю вам пригласить меня на ужин». Вот, смотри, — заключил Энтони, показывая листочек Джулии, — это подписано ее именем.
— Потрясающе! — восхищенно вздохнула Джулия. — Почему она так поступила?
— Потому
— Как это?
— Сама подумай: если парень пьет седьмую чашку кофе в два часа ночи, когда в кафе уже гасят свет, и при этом упорно молчит…
— Так ты поехал в Манчестер?
— Ну, для начала мне пришлось повкалывать, чтобы привести в порядок свои финансы. Я брался за любую работу, какая подворачивалась. В пять утра приезжал на Центральный рынок разгружать ящики с овощами и фруктами, сразу после этого мчался в кафе и обслуживал столики. В полдень менял фартук официанта на халат приказчика в бакалее. Я сбросил пять кило, но заработал вполне достаточно, чтобы поехать в Англию, купить билет в театр, где танцевала твоя мать, а главное, оплатить ужин, достойный этого названия. Мне удалось выиграть этот безнадежный раунд и сесть в первый ряд. Едва занавес раздвинулся, как она мне улыбнулась.
После представления мы вошли в какой-то старый паб. Я был вконец измочален. Стыдно даже вспомнить: я уснул прямо в зале, и знаю, что твоя мама это заметила. В тот вечер, сидя за столом, мы почти не говорили. Мы обменивались не словами, а умолчаниями, но в тот миг, когда я сделал знак официанту, чтобы он принес счет, твоя мать пристально взглянула на меня и произнесла только одно слово: «Да». Я тоже взглянул на нее, не понимая, в чем дело, и она повторила это «да» таким ясным, таким звонким голосом, что он до сих пор звучит у меня в ушах. «Да, я выйду за вас замуж». Ревю шло в Манчестере целых два месяца. Потом твоя мать попрощалась с труппой, и мы сели на пароход, чтобы ехать ко мне домой. Прибыв в Америку, мы поженились. На свадьбе кроме священника присутствовали только двое свидетелей, найденных прямо тут же, в церкви. Никто из наших родственников не соблаговолил явиться. Мой отец так никогда и не простил мне женитьбу на танцовщице.
И Энтони бережно уложил на место ветхую записочку.
— Смотри-ка, вот оно где нашлось, мое свидетельство на кардиостимулятор! Какой же я болван! Вместо того чтобы положить его в паспорт, взял и по-дурацки сунул в бумажник!
Джулия кивнула, но на ее лице читалось сомнение.
— Эта поездка в Берлин… ты ее придумал, чтобы продлить наше с тобой путешествие?
— Неужели ты так плохо меня знаешь, если задаешь такой вопрос?
— А как же эта арендованная машина и твое якобы затерянное свидетельство — ты ведь все это подстроил, чтобы мы вместе проделали этот путь?
— Ну… даже если и подстроил, разве это была такая уж плохая мысль?
Надпись на дорожном щите возвестила, что они въехали в Германию. Помрачневшая Джулия вернула зеркало заднего вида в прежнее положение.
— Что с тобой, почему ты замолчала? — спросил Энтони.
— Накануне
Энтони отвернулся к окну.
15
После пересечения немецкой границы Энтони и Джулия не обменялись ни единым словом. Время от времени Джулия включала радио погромче, а Энтони тотчас убавлял звук. Неподалеку начинался сосновый лес. На опушке стоял ряд бетонных блоков, преграждавших путь к давно заброшенному ответвлению дороги. Джулия еще издали узнала мрачные силуэты строений пограничной зоны Мариенборна, оставленные там как памятник ушедшей эпохе.
— Каким же образом вы тогда пересекли границу? — спросил Энтони, разглядывая ветхие смотровые вышки, торчавшие справа.
— Самым что ни на есть нахальным. Один из друзей, с которыми я ехала, был сыном дипломата; он заявил, что его отец работает в Западном Берлине и что мы, его родственники, едем к нему в гости. Энтони рассмеялся.
— Что касается тебя, это было особенно правдоподобно.
Он сжал руками колени и добавил:
— Я очень огорчен, что мне не пришло в голову отдать тебе это письмо раньше.
— Ты правду говоришь?
— Даже не знаю… во всяком случае, когда я тебе рассказал о нем, у меня сразу полегчало на душе. Ты не могла бы где-нибудь остановиться, когда это будет возможно?
— Зачем?
— Тебе не мешает отдохнуть, а мне хочется размять ноги.
Судя по указателю на дорожном щите, впереди, в десяти километрах, находилась автостанция. Джулия обещала отцу сделать там остановку.
— А почему вы с мамой уехали в Монреаль?
— У нас осталось совсем мало денег — вернее, у меня их и не было, а скромные сбережения твоей матери быстро растаяли. Жизнь в Нью-Йорке становилась все труднее. Но знаешь, мы были там счастливы. Мне даже кажется, что это были самые прекрасные годы нашего брака.
— И ты этим гордишься, не так ли? — с мягкой горечью спросила Джулия.
— Чем именно?
— Тем, что начал жизнь без гроша в кармане и так преуспел.
— А ты разве не гордишься? Не гордишься своим бесстрашием? Не испытываешь удовлетворения при виде малыша, который играет плюшевой зверюшкой, родившейся в твоем воображении? Или когда ходишь по торговому центру и вдруг обнаруживаешь на афише кинотеатра придуманный тобой мультфильм?
— Мне хватает того, что я просто счастлива, это уже немало.
Машина свернула к стоянке. Джулия притормозила возле тротуара, окаймлявшего просторный газон. Энтони открыл дверцу и перед тем, как выйти, смерил дочь взглядом.
— Ты беня бесишь, Джулия! — сказал он, удаляясь.
Она выключила зажигание и уронила голову на руль.
— Господи, что я здесь делаю?!
Энтони пересек детскую площадку и вошел на станцию обслуживания. Несколько минут спустя он вышел, неся большой пакет с едой, распахнул дверцу машины и выложил свои покупки на сиденье.