Театр любви

Калинина Наталья Дмитриевна

— Помолчи, Раек. — Я почувствовала, как где-то в затылке обозначилась болезненная точка. Боль росла, словно кто-то воткнул булавку и старался расковырять ею дырку пошире и поглубже.

— Ты сердишься на меня, да?

— Не в том дело. Но лучше бы ты не рассказывала мне об этом.

— Прости. Я думала… Господи, какая же я дремучая дура! Ведь ты до сих пор любишь Сашку.

— Мой Саша умер. Сгорел в том доме. Если хочешь знать, я люблю только себя.

— Так я тебе и поверила.

— Дело твое.

— Танек, представляешь, он сказал, что отдал бы остаток жизни за то, чтоб хоть на минутку очутиться в юности.

— Сказать

можно что угодно. А я, наоборот, рада, что излечилась от этой глупости. Очень рада. Спасибо Стасу — это он заставил меня взглянуть на себя со стороны. И вообще я рада, что все так произошло. Вот только маму не вернешь…

Глаза застилали слезы. Они выплеснулись на мои щеки горячей неудержимой волной.

— Стас… Какой же он дурак! Если бы он сказал мне еще тогда, что любит меня… Если бы он это сказал…

Мы плакали, прижавшись друг к другу.

— Танек, а если Стас… поправится, его будут судить? — тихонько спросила Райка.

Я сама сотни раз задавала себе этот вопрос. И не находила ответа. Почему-то я так и не осмелилась задать его Апухтину.

— Он ведь в коматозном состоянии. Одна моя знакомая врачиха говорит, это может продолжаться очень долго. Случается, человек в таком состоянии живет год или даже больше. Все зависит от того, целы или нет какие-то там мозговые клетки, — рассуждала Райка.

— Он выпил наркотик, которым пользовались древние инки. Ему заменили всю кровь, но это не помогло.

— Они хотят привести его в чувство, чтобы он дал показания. Господи, какие же эти менты жестокие! — с неожиданной злостью изрекла Райка.

— Это их работа.

— Танек, а ты… видела его после этого?

— Да, — едва слышно сказала я.

— Может, он, того, притворяется?

— Не знаю. Прошу тебя, давай сменим тему.

Мы молча пили чай с тортом. Я несколько раз ловила на себе Райкин какой-то странный взгляд.

— Выкладывай, что там у тебя, — наконец не выдержала я.

— Танек, прости, что суюсь не в свои дела…

— Если можно, без предисловий.

— Поняла. Ой, может, наливочки тяпнем? По малюсенькой рюмашечке. Клюквенный сок и всего три капли спирта. Помянем Зою, царство ей небесное.

Мы выпили не чокаясь.

— Танек, понимаешь, в той больнице, где Зоя умерла, у меня приятельница работает. Когда-то она уборщицей в нашем театре была, потом устроилась на «Красный Октябрь» вахтером…

— Ближе к делу, — перебила я, чувствуя, как наливка приятным теплом разливается по всему телу.

— Ага. Так вот, эта Мария теперь сторожем в больничном морге работает. Я у нее вчера на дне рождения была, мы тяпнули хорошо — сама понимаешь, стрессы последнее время всякие пошли и вообще… — Райка поймала мой нетерпеливый сердитый взгляд и жалко улыбнулась: — Словом, она говорит, тех, кто умирает в их больнице, свозят в морг, который тут же, на территории. Такое у них правило. Она божится, что Зою туда не доставляли, хотя она и слышала, что больная Самарина скончалась от инфаркта. Я у нее еще раз спросила, уже сегодня утром, на трезвую голову, так сказать. Клянется, что так оно и было. Ты бы своего Апухтина попытала, что ли… Танек, что с тобой? Ты слышишь меня?

Я ее прекрасно слышала, но я словно окаменела. Я не могла поверить в то, что сказала Райка. Ведь стоит мне поверить, что мама на самом деле жива, а окажется… Я обхватила голову руками.

Нет, это какой-то кошмар!

— Ты спроси у своего полковника. Обязательно спроси, слышишь? — бубнила над моим

ухом Райка. — Что-то здесь не так. И вообще они лопухи развесистые — Борьку твоего упустили. Надо же: бабой нарядился и ментов надул. Вот артист!..

Брат уже второй месяц жил у меня на даче. Периодически его вызывали на Петровку. Он возвращался оттуда мрачный и злой. Он никогда не рассказывал мне о том, что происходило на Петровке.

Последнее время мы привязались друг к другу. По-моему, Апухтина это раздражало, хоть он и скрывал свои чувства. Мне было покойно с Алексеем. Мы с ним могли просидеть несколько часов в одной комнате и обменяться лишь несколькими фразами.

— Чуть оклемаюсь и двину в родные края, — сказал Алексей в тот вечер. — Да и они, думаю, вот-вот слезут с меня. Твой дружок говорит, я могу загреметь по статье: «Сокрытие от следствия важных улик». Но я от них ничего не скрываю. Посуди сама, сестренка: тот, кто стрелял в меня в Ростове, был в маске. За что стрелял — понятия не имею. Я ведь не директор того ресторана, а, как сейчас говорят, менеджер всего лишь. Наемная рабочая сила. Я им описал внешность хозяина, даже его картинку нарисовал. Хотя, честно говоря, я не уверен в том, что он хозяин, — я им так и сказал. Ну, а за то, что под чужим паспортом какое-то время жил, они меня, кажется, простили. Ведь я этого гада собственными руками за глотку взял, пока они там чесались. Да я и не думал ни от кого скрываться — у меня на то никаких причин нету. Ну разве что от бабы, которая всю печенку проела. Так я ведь ей и дом, и всю обстановку оставил. Это надо же, сестренка, как я вовремя оказался в тот вечер возле того дома. У меня там дружок когда-то проживал, я и думаю: а не зайти ли навестить по старой памяти. Лифт не работал, я стал пешочком подниматься, а тут слышу, в какой-то квартире грохот и вроде бы как стекла посыпались. Мне словно сердце подсказало, где я должен быть.

Такова была его версия моего удивительного спасения. Честно говоря, я в нее не верила. Апухтин, догадываюсь, тоже. И тем не менее с Алешей мне было покойно и хорошо.

В камине потрескивали поленья. Егор лежал в кресле уютным клубочком. В доме было чисто, пахло свежей хвоей и слегка дымком.

Алеша накормил меня борщом и жареной картошкой.

— Оставайся ночевать, — внезапно предложил он. — Мне утром тоже в Москву надо. Вместе и отчалим. Или тебя твой дружок ругать будет?

Я вздохнула. Мне не хотелось в Москву. О том, чтоб жить в своей квартире, не могло быть и речи, в особенности после той странной истории с исчезновением Бориса. В маминой квартире мне было очень грустно. Я заезжала туда раз в неделю: поливала цветы, вытирала с мебели пыль. В отношениях с Апухтиным последнее время была какая-то напряженность, хоть я и продолжала жить в его квартире. Апухтина почти никогда не было дома. Он звонил чуть ли не каждый день, справлялся, как дела. Я отвечала на его вопросы односложно и всегда одинаково.

Алеша угадал ход моих мыслей.

— Не пара он тебе. Ты прямолинейная и вся на виду, а он из темных закоулков состоит. Милицейская душа, вот кто он.

— Останусь, — неожиданно заявила я.

Алеша оживился.

— Я тебе сам постелю постель. В мансарде холодно — дует изо всех щелей. Ложись-ка на диване. Я сплю в той комнате, что окнами в сад. Если хочешь там, могу перебраться куда-нибудь еще. Дом большой.

— Я лягу здесь, — сказала я, не отрывая взгляда от огня в камине.