Течет река Мойка... От Фонтанки до Невского проспекта
Шрифт:
Барон Луи ван Геккерн. Художник Крихубер. 1843 г.
С.А. Панчулидзев писал, что «Дантес по поступлении в полк оказался не только весьма слабым по фронту, но и крайне недисциплинированным офицером. Таким он оставался в течение всей своей службы в полку».
Генерал Р.Е. Гринвальд добавлял к сказанному: «Это был столь же ловкий, как и умный человек, но обладал особенно злым языком».
Впоследствии внук Дантеса Луи Метман писал, что: «Дантес сам рассказывал, что в бытность свою поручиком Кавалергардского полка русского языка не знал. Он только заучил наизусть несколько готовых фраз, без которых нельзя было обойтись при несении службы в эскадроне. Правда, по приезде в Петербург он принялся было за занятия русским
Князь П. А. Вяземский вспоминал, что «старик Геккерн являлся человеком хитрым, расчетливым, еще более чем развратным; молодой же Геккерн всегда был практический, добрый малый, балагур, вовсе ни ловелас; ни дон жуан, а приехавший в Россию сделать карьеру. Волокитство его не нарушало великосветских петербургских приличий».
Молодая жена Пушкина сразу же становится центром внимания великосветского Петербурга. 16 ноября 1834 года Надежда Осиповна Пушкина пишет дочери: «Вместо новости сообщу тебе, что представление Наташи ко двору прошло с огромным успехом – только о ней и говорят. На балу у Бобринских император танцевал с ней, а за ужином она была восхитительна». И далее: «...Наташа бывает на всех балах, всегда прекрасна, элегантна, всюду принята с восторгом. Она каждый день возвращается в 4 или 5 ч. утра, встает из-за стола, чтобы принять свой туалет и мчаться на бал».
Н.Н. Пушкина. Акварель А. Брюллова
В начале 1836 года в свете обсуждается новость об увлечении Дантеса женой поэта. В это же время Дантес признается своему приемному отцу «в безумной любви дамы, чей муж „бешено ревнив“», а через месяц Дантес рассказывает Геккерну об объяснении с женой Пушкина: «…Когда я ее видел в последний раз, у нас было объяснение. Оно было ужасно, но облегчило меня. Эта женщина, у которой обычно предполагают мало ума, не знаю, дает ли его любовь, но невозможно внести больше такта, прелести и ума, чем она вложила в этот разговор; а его было очень трудно поддерживать, потому что речь шла об отказе человеку, любимому и обожаемому, нарушить ради него свой долг: она описала мне свое положение с такой непосредственностью, так просто просила у меня прощенья, что я в самом деле был побежден и не нашел ни слова, чтобы ей ответить. Если бы знал, как она меня утешала, потому что она видела, что я задыхаюсь и что мое положение ужасно; а когда она мне сказала „Я люблю Вас так, как никогда не любила, но не просите у меня никогда большего, чем мое сердце, потому что все остальное мне не принадлежит и я не могут быть счастливой иначе, чем уважая свой долг, пожалейте меня и любите меня всегда так, как Вы любите сейчас, моя любовь будет Вашей наградой“, – право, я упал бы к ее ногам, чтобы их целовать, если б я был один…».
При разговоре с Натальей Николаевной Дантес обещал ей с уважением относиться к ее «долгу». Обязался нигде не называть имени предмета своей любви. Он просит Геккерна не предпринимать попыток разузнать, за кем он ухаживает. Но все это в конечном счете оказалось лишь красивой позой. Дантес продолжал вести себя таким образом, что его влюбленность и ее предмет вскоре стали достоянием светской публики. Фрейлина М. Мердер заметила, что во время мазурки Ж. Дантес своими пылкими изъявлениями чувств к жене Пушкина невольно привлекает к себе внимание большинства гостей. А наблюдательная Д.Ф. Фикельмон специально записала в свой дневник о приемном сыне нидерландского посланника: «…Дантес, забывая всякую деликатность благоразумного человека, вопреки всем светским приличиям, обнаружил на глазах всего общества проявления восхищения, совершенно недопустимые по отношению к замужней женщине <…>, он был решителен в намерении довести ее до крайности».
Д.Ф. Фикельмон. 1826 г.
Когда
В те осенние месяцы года старик Геккерн начинает преследовать Наталью Николаевну, убеждая ее оставить мужа и выйти замуж за своего приемного сына. Он излагает даже план бегства за границу, до мелочей продуманный и гарантированный дипломатической неприкосновенностью.
4 ноября 1836 года, рано утром, Пушкину и еще шести адресатам приносят анонимные письма оскорбительного для его чести и чести Натальи Николаевны содержания: «Кавалеры первой степени, командоры и рыцари светлейшего Ордена Рогоносцев, собравшись в Великий капитул под председательством высокопочтеннейшего Великого магистра Ордена Рогоносцев, его превосходительства Д.Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина заместителем Великого магистра Ордена и историографом Ордена. Непременный секретарь: гр. И. Борх».
Подобные послания получили Е.М. Хитрово, А.И. Васильчикова, П.А. Вяземский, М.Ю. Виельгорский, К.О. Россет и Карамзины.
Когда же к Пушкину на Мойку с таким же письмом пришел Соллогуб, поэт спокойно, с большим достоинством сказал: «Я уже знаю, это мерзость против жены моей, безыменным письмам я обижаться не могу. Жена моя – ангел, никакое недоверие коснуться ее не может…»
Почти все друзья А.С. Пушкина уничтожили полученные ими анонимные пасквили. Лишь в 1917 году обнаружили единственный экземпляр, хранящийся в секретном архиве III отделения. Правда, несколько позже в Музей А.С. Пушкина на Мойке, 12, доставили еще один экземпляр пасквиля. Сегодня оба они хранятся в Пушкинском Доме Российской академии наук.
Известный исследователь и прекрасный графолог П.Е. Щеголев произвел с помощью судебных экспертов тщательную графологическую экспертизу связанных с пасквилем документов и писем. Тщательная судебная экспертиза (в 1927 г.) четырнадцати писем и документов, написанных теми, кого Пушкин подозревал в авторстве и рассылке пасквиля – дипломата Геккерна и двух живших вместе представителей великосветской молодежи – князя И.С. Гагарина и князя П.В. Долгорукова, отвергнувших в 1836 году свое авторство этого позорного письма, официально удостоверила, что «пасквильные письма об Александре Сергеевиче Пушкине в ноябре 1836 года написаны несомненно собственноручно князем Петром Владимировичем Долгоруковым».
Оскорбительные письма тогда все же привели к серьезному объяснению супругов Пушкиных между собой и по воспоминаниям приятеля поэта П.А. Вяземского «…заставили невинную, в сущности, жену признаться в легкомыслии и ветрености, которые побуждали ее относиться снисходительно к навязчивым ухаживаниям молодого Геккерна; она раскрыла мужу все поведение молодого и старого Геккернов по отношению к ней; последний старался склонить ее изменить своему долгу и толкнуть ее в пропасть. Пушкин был тронут ее доверием, раскаянием и встревожен опасностью, которая ей угрожала, но, обладая горячим и страстным характером, не мог отнестись хладнокровно к положению, в которое он с женой был поставлен; мучимый ревностью, оскорбленный в самых нежных, сокровенных своих чувствах, в любви к своей жене, видя, что честь его задета чьей-то неизвестной рукой, он послал вызов молодому Геккерну, как единственному виновнику в его глазах, в двойной обиде, нанесенной ему в самое сердце. Необходимо при этом заметить, что как только были получены эти анонимные письма, он заподозрил в их сочинении старого Геккерна и умер с этой уверенностью».
П.В. Анненков в своих записках рассуждал более резко: «Геккерн был педераст, ревновал Дантеса и поэтому хотел поссорить его с семейством Пушкина. Отсюда письма и его сводничество».
Подозрение пало также на двух молодых людей – князя Петра Долгорукова и князя Ивана Гагарина, особенно – на последнего. Они дружили со старым Геккерном и, следуя его примеру, усиленно распускали слухи.
4 ноября Пушкин отправил вызов Дантесу на квартиру Геккерну. Направляя его, поэт считал, что в глазах общества он в первую очередь оскорблен назойливыми ухаживаниями Дантеса, сделавшего его, по мнению света, «рогоносцем». Восстановление чести могло быть достигнуто, по мнению поэта, только вызовом на дуэль.