Текст ухватил себя за хвост
Шрифт:
– Ольга Николаевна, я без обиняков скажу, мы на многое и не претендуем. Вот только проблема у нас, вернее у них, – кивнул чуть заметно, слушают же, и всё понимают, но молчат, внимают, значит, всё правильно понимают. И еду заказали правильную. Жаль, водочки не хряпнуть – руль, он круглый.
– Мы догадались, – Ольга обозначила улыбку, – Но это же ничего не отменяет. Наоборот. Поэтому действовать будем как бы неофициально. Нет, официально тоже – пару грантов оформить всё равно придется. Я думаю, молодежь не откажется в Сорбонну слетать, поучиться, постажироваться.
– Я вижу, вы неплохо осведомлены, мы пока не афишируем, и не светились. – Да, они всё правильно поняли, и разговаривают со мной, а не с Боссом поэтому. Впрочем, с кем им еще разговаривать-то. Я один в теме. Ну и Ирина, конечно, но она куда-то делась, третий день не обозначается. Была бы сейчас здесь, насколько было бы легче. Или наоборот, тяжелее.
– За Ирину не беспокойтесь, – Ольга широко улыбнулась. Черт, да она гораздо лучше осведомлена, неужели причастна? На ходу подмётки рвут. Неужели их рук дело?
– Да нет, всё в порядке, – делаю хорошую мину. Сейчас понимающе кивнёт, и всё. Значит они. Придётся в войнушку играть, или в шпионов, в 'мертвый сезон'.
– Правда, правда, не беспокойтесь – она как раз сейчас сеть и строит, а мы тут вовсе ни причем.
Да, хорошо французы работают. Если это то, что я подумал, Ирина и не могла на связь выйти. Чтобы не светиться. Но они-то, откуда узнали? Засланный казачок? Ведь ни слухом, ни духом. И даже намёка никакого не было.
А, понял – шпионские игры. Не зря они того дядьку пасли. Дядька слил. Или фифа. Нет, фифа не при делах. Вернее наоборот, очень даже при делах, скорее всего через нее работать и будем. Ну, вот и поговорили. Зато всё встало на свои места.
Господи, как же с ней легко – даже про Буратину всё понимает на лету. Пора сматываться, дальше уже становится просто неприлично – вдвоем разговариваем, хотя сидим за круглым, так сказать, столом. Так, а это что? Домашняя заготовка? Поль достал из внутреннего кармана конверт, и, улыбаясь по-нерусски, протягивает.
– Уважаемый Маэстро, мы очень Вам благодарны, и в знак нашего внимания просим принять, небольшой презент.
Черт, черт, черт, попался. Да я и забыл, вернее и вылетело из головы, с кем я дело то имею. И не надо им вовсе под столом друг друга пинать, они же всё и так понимают, вот только Буратину не читали, так как надо.
Встаю, улыбаюсь широко-широко, жму все руки, а Ольге Николаевне целую, откланиваюсь благодарно и выхожу к гардеробу. Молодцы французы, ой молодцы. А в конвертике то чего? Ого, вот оно как, оказывается. Отдых на Ривьере. И с женой. И карточка в конвертике, надо полагать с паролем – интересно, а сколько? Молодцы французы, ой молодцы.
Откровение оно снисходит или возникает по наитию. Как бы ничего не было, и вдруг оно снизошло. И во всём появился глубинный смысл и понимание. Как бы сперва в потёмках блуждаешь, блуждаешь, а потом бац, и откровение. Как бы лампочка включилась.
И всё сразу стало видно, и то, что было в
А всё потому, что темнота. Когда темнота, тогда всегда чудо. А как лампочку включат, так никакого чуда и нет, всё понятно и очевидно.
Так что откровение, оно и есть светоч как бы. И учение. Учение оно и есть светоч, как и откровение. Это когда учение всесильно, потому что оно верно. Если оно неверно, то ещё хуже, чем полная темнота. В смысле гораздо ужаснее.
Потому что в темноте хотя бы осторожность проявляешь, не шарахаешься, движешься медленно, на ощупь. А в свете ложного учения прёшь как танк, куда оно совсем и не надо переть, потому что будет плохо.
Это мне так кажется, потому что истинных учений не бывает, и откровения – это не более чем иллюзия, потому что если уж суждено вляпаться, по вляпаешься, хоть в темноте, хоть на свету, хоть в одиночку, хоть скопом, и даже поводырь никакой не поможет.
Но про поводырей разговор будет отдельный и очень обстоятельный. Возможно, не в этой жизни. В смысле в другой миссии, когда поводырь будет, тогда всё про него и узнаем.
Идея мессианства мне близка как-то не очень, потому что это какая-то немножко странная идея. В смысле, что вдруг откуда ни возьмись, является некто, который знает. Все не знают, а он знает. И всем говорит. Ему сначала не верят, а потом вдруг прозревают, и понимают, что он дело говорит. В смысле истину.
Эта идея мне не близка, что я как-то привык знать, что никакой истины на самом деле нет, а поэтому её и знать никто не может. Кроме мессии. Мессия, правда, тоже не может, потому что, как можно знать то, чего на самом деле нет?
Но он-то всерьёз думает, что знает, и всем говорит. И все вдруг начинают думать, что он знает и говорит. И никто всерьёз не хочет думать, что он говорит что-то не то.
То есть все сначала именно так и думают, а потом перестают так думать, и уже начинают думать, что кто так не думает, то тот не прав. И его, того этого, надо поправить. Чтобы он больше так не думал. Потому что есть же мессия. Он же знает.
Я не хочу рассуждать таким образом о том, что существует испокон веку, потому что меня поймут неправильно или неадекватно, что, впрочем, одно и то же. Я хочу порассуждать о том, что появилось вот совсем недавно.
Нет, я не хочу даже и тратить своё и ваше время на шарлатанов разных, и на тех, кто в серьёз фанатеет. Потому что это то тоже существует испокон веку. А вот то, что не испокон веку существует, это как раз интересно.
Вы уже догадались, что я хочу порассуждать об Онотоле и о Летающем Макаронном Монстре. Идея мессианства мне не близка, а идея об Онотоле и о Летающем Макаронном Монстре мне близка. Нет, дуршлаг на голову я надевать не буду, не дождётесь, а с Онотоле я знаком, не совсем как бы лично, я знаком с теми, кто с ним более-менее близко знаком.