Телесные повреждения
Шрифт:
Доктор Минога снижает скорость не так сильно, как Ренни считает должным. Люди на них таращатся, некоторые улыбаются. Минога опустил окно и машет из него рукой. Его окликают, он отвечает, видимо, он всем известен.
Руки прижимаются к ветровому стеклу. Кто-то кричит:
— Мы за тебя. Да здравствует рыба.
Ренни начинает беспокоиться. Толпа вокруг автомобиля слишком густая, она блокирует дорогу, далеко не все улыбаются. Минога нажимает на клаксон и поддает газу, они едут дальше.
— Вы не сказали мне, что занимаетесь политикой, — говорит
— Тут все занимаются политикой, дружок, говорит доктор Минога. — Все время, не то что милые канадцы.
Они сворачивают в гору, в сторону от центра. Ренни цепляется за спинку сиденья, ее руки покрываются потом, когда машина, накренившись, по двум узким колеям взлетает на пологий холм. Ренни смотрит на океан, который теперь под ними, слишком далеко внизу. Зрелище захватывающее.
Они влетают под углом в сорок пять градусов в каменную арку ворот.
— Форт Индастри, — говорит Минога. — Очень исторический. Построен англичанами. Вам захочется немного поснимать.
Перед ними что-то типа поля: изрытая, частично подсохшая грязь, на которой местами растет скудная трава, на поле ряд палаток, даже не совсем палаток, а скорее кусков брезента, растянутых на палках. Минога припарковывает машину у ближайшего края палаток и выходит, Ренни с ним.
Даже снаружи пахнет телами, отхожим местом, лимонами, разлагающейся пищей. Под брезентовыми крышами матрасы, большая часть из них без простыней. Одежда навалена на кроватях и свешивается с веревок, протянутых между палками. Среди палаток очаги, вокруг на земле валяется кухонная утварь, горошки, медные тарелки, кастрюли. В основном здесь женщины и маленькие дети. Дети играют в грязи, женщины сидят в тени в своих бумажных платьях и чистят овощи.
— Это пострадавшие от урагана, — мягко произносит Минога. — У правительства были деньги на восстановление их домов, деньги прислали милые канадцы. Только этого до сих пор не произошло, вы же понимаете.
К Миноге подходит пожилой человек, старая женщина, несколько людей помоложе. Мужчина трогает его за руку.
— Мы за тебя, — мягко говорит он. Они исподволь смотрят на Ренни. Она стоит в смущении, не зная, что от нее требуется.
На другом конце поля видна маленькая удаляющаяся группа людей, белых, хорошо одетых. Ренни кажется, что она узнает двух немок из отеля, пожилую пару с лодки, тех, вооруженных биноклями. Вот как она сама должно быть смотрится: туристка, наблюдатель, зритель.
Рядом с ней на выволоченном на солнце матрасе лежит молодая девушка и кормит ребенка грудью.
— Какой красивый ребенок, — говорит Ренни. Хотя это совсем не так. Ребенок весь в складках, сморщенный, как рука, которую слишком долго держали в воде. Девушка ничего не отвечает. Она глядит на Ренни как одеревеневшая, как будто ее осматривали уже много раз.
— Мы заведем ребенка? — спросила Ренни у Джейка, всего один раз.
— Ты же не захочешь так рано ограничить свою свободу, — сказал Джейк, как будто ограничена будет только ее свобода, а к нему это не имеет никакого отношения. — Может
— Это достаточно справедливо. — А ты как? — спросила Ренни.
— Не нравится, не жди, — сказал Джейк улыбаясь. — Я не слишком разбираюсь в жизненных целях. Сейчас мне и так нравится.
— Я могу иметь ребенка? — спросила Ренни у Дэниэла тоже только один раз.
Это мальчики спрашивают, могу ли я, говорила ее бабушка, девушки должны быть скромнее. Они говорят «можно мне?»
— Вы имеете в виду прямо сейчас? — спросил Дэниэл.
— Я имею в виду вообще, — сказала Ренни.
— Вообще очень громкое слово.
— Я понимаю, громкие слова могут довести до беды, — сказала Ренни. — Меня этому еще в школе учили.
— Вопрос не стоит так: можете вы или нет. Конечно, вы можете. Нет никакого физического препятствия. У вас возможно родится абсолютно нормальный здоровый ребенок.
— Но? — сказала Ренни.
— Может вам надо немного выждать, — ответил Дэниэл. — Чтобы ко всему привыкнуть и разобраться в своих желаниях. Вам надо знать, что есть гормональные изменения, которые могут влиять на скорость рецидива, хотя это точно не известно. Это риск.
— Бог мне простит этот риск, — сказала Ренни.
Девушка отняла ребенка от груди и приложила его к другой. Ренни раздумывает, не дать ли ей денег. Не будет ли это оскорбительно? Ее рука движется к сумочке, но ее уже окружила толпа детей, семь или восемь сразу, они возбужденно прыгают вокруг и все говорят одновременно.
— Они хотят, чтобы вы их сфотографировали, — говорит Минога, что Ренни и делает, но это их, видимо, не удовлетворяет. Теперь они хотят увидеть снимки.
— Это не Полароид, — говорит Ренни Миноге. — Снимки не выскакивают, — говорит она детям. Им труднее объяснить.
Полдень. Ренни стоит под палящим солнцем, мажет лицо кремом и жалеет, что не взяла с собой шляпу. Минога, кажется, знает про этот форт все и хочет ей все это рассказать, кирпичик к кирпичику, а ее организм тем временем катастрофически обезвоживается и она гадает, упадет ли в обморок или рассыплется на части. Чего ему от нее надо.
— Не стоит вам тратить время, — протестовала она уже дважды. Но от тратит.
Количество вещей, которые могут, по мнению Ренни, с ней случиться в чужой стране, ограничено, но количество вещей, которые, как она боится, с ней произойдут, намного больше. Она не бесстрашный путешественник, хотя всегда утверждала, что именно это и делает ее хорошим журналистом. Другим людям тоже хочется знать, в каком ресторане их накормят подметками, в каких гостиницах есть тараканы, не только ей. Когда-нибудь, если так будет продолжаться, она окажется рядом с котлом, из которого важная местная персона предложит ей отведать бараний глаз или вареную обезьянью руку, а она будет не в силах отказаться. Пока до этого не дошло, но тем не менее она пленница. Правда, если дела примут еще худший оборот, она всегда сможет добраться обратно с другими туристами.