Телесные повреждения
Шрифт:
— Они съедобные? — Ренни еще не совсем пришла в себя. Очертания предметов слишком отчетливые, звуки слишком резкие.
— Конечно, если есть хочется, — говорит Поль. — Поэтому на них и охотятся.
Он поворачивает ее лицом к себе, улыбается, целует ее, и в этом поцелуе больше узнавания, чем страсти. Через минуту Ренни кладет руку ему на шею, у него мягкие волосы, она ощущает под ними мышцы, узлы, сухожилия. Его рука движется к ее груди. Она перехватывает ее, сплетая свои пальцы с его. Он смотрит на нее и слегка кивает.
— Хорошо, —
Остаток дороги он едет медленно. Когда они подъезжают к городу, уже темно.
Ренни хочет, чтобы все было просто, почему бы и нет. Когда-нибудь это случится. В этом не будет ничего особенного. Он ей нравится, достаточно, но не чересчур, она о нем ничего не знает, она не хочет ничего знать, он ничего не знает о ней, просто идеально. Она проходит по деревянному коридору под холодными взглядами англичанки, он идет прямо за ней, наконец это вновь случилось: она хочет его так сильно, что у нее трясутся руки.
Но на пороге комнаты она оборачивается, не открывая двери, она не может этого сделать. Она не может так рисковать.
— Я понял так, что могу зайти? — спрашивает он.
— Нет, — говорит она, и ей нечего к этому добавить.
Он пожимает плечами.
— Как хочешь.
Она не представляет, о чем он думает. Он клюет ее в щеку и уходит вниз по зеленому коридору.
Ренни проходит в комнату, закрывает дверь и садится на край кровати. Через некоторое время открывает сумочку. Из заднего кармашка на молнии достает бумажный кулек, который ей сунула Лора, и разворачивает его. Именно то, что она и ожидала увидеть: пять косяков, туго и профессионально набитых. Она благодарна.
Ренни берет один и запаливает его деревянной шведской спичкой. Выкуривает немного, как раз столько, чтобы расслабиться, откладывает его и прячет оставшуюся половину и остальные четыре косяка в средний ящик бюро. Она снова ложится на кровать, слушая как по все еще живому телу бежит кровь. Она думает о клетках, шелестящих в темноте, периодически заменяющих друг друга, и о тех злокачественных, которые еще там остались, а может, и нет, размножающихся с бешеной энергией, как дрожжи. Они будут светиться ярко-оранжевым светом при одном освещении, и ярко-голубым при другом, как солнечный конратип при закрытых глазах. Красивые цвета.
Теперь, говорят, разрешают травку в больницах, в самых безнадежных случаях, это единственное, что избавляет от тошноты. Она представляет себе баптистов и просветерианцев, которые уже не сидят на своих пуританских скамьях, а лежат рядами в белых чистых раскладных кроватях, накаченные под завязку. Конечно, это называется по другому, достойно по-латински. Ренни гадает, столько боли она сможет вынести прежде, чем сдастся, прежде чем отдаст себя в руки всех этих зондировщиков, разметчиков, резчиков. Их врачуют,как говорят о пьяницах, которых откачивают, о котах, которых кастрируют.
— Ты чувствуешь это ко мне, потому что я твой врач, — сказал Дэниэл. Я твоя мечта. Это
— Не хотелось бы казаться грубой, но если бы мне захотелось помечтать, разве я выбрала бы вас?
Хорошо бы кто-нибудь лежал с ней в постели. Все равно, кто, лишь бы он лежал спокойно. Иногда ей хочется просто быть спокойной.
— Ты держишь меня за игрушку, — сказал Джейк. — Почему бы тебя не начать снова сосать палец?
— Тебе бы не понравилась такая замена, — сказала она. — Что плохого в спокойных дружеских отношениях?
— Ничего, — сказал он, — но не каждую ночь.
— Иногда я думаю, что не особенно тебе нравлюсь, — сказала она.
— Нравишься? Это то, чего ты хочешь: нравиться? Неужели не лучше, когда тебя страстно и зверски желают?
— Да, — сказала она, — но не каждую ночь.
— Так было до. После, — сказал он, — ты себя отрезаешь.
— Плохой каламбур, — сказала она.
— Никогда не давай сосунку перевести дыхание, — сказал он. — Что я могу поделать, если ты не даешь мне до себя дотронуться? Ты даже не хочешь об этом говорить.
— В каком аспекте ты хочешь это обсудить? Случаи рецедивов? Мои шансы на выживание? Тебе нужна статистика?
— Прекрати отпускать плоские остроты.
— Может я шучу плоско, но у меня это сидит в печенках. Поэтому я не хочу ничего обсуждать. Я знаю, что шутки у меня плоские, поэтому лучше помолчу, если ты не возражаешь.
— Как ты себя чувствуешь, — спросил он. — Попробуй поговорить об этом.
— Как я себя чувствую? Великолепно. — Просто великолепно. Я чувствую себя как красотка с отличным телом. Как ты ожидаешь, чтобы я себя чувствовала?
— Прекрати, — попросил он. — Что, настал конец света?
— Еще нет, — ответила она. — Для тебя нет.
— Ты жестока, — сказал Джейк.
— Почему? Потому что не хочу этого больше по-прежнему? Потому что я не верю, что и ты хочешь?
Она привыкла думать, что секс — не проблема, что в нем нет ничего критического, это просто хороший вид физических упражнений, приятнее бега, милая форма общения, как сплетни. Нельзя слишком зацикливаться на сексе. Это все равно, что носить на полном серьезе пластмассовые кольца с искусственными бриллиантами или уважать норковое пальто. Главное — отношения. Хорошие взаимоотношения. То, чего она добивалась с Джейком. Люди обсуждали это на вечеринках, как будто восхищались заново отремонтированным домом.
Так было поначалу: никакой неразберихи, никакой любви. К тому моменту, как Ренни встретила Джейка, она решила, что ей не очень нравиться быть влюбленной. Быть влюбленной — все равно, что бежать босиком по улице, усыпанной битыми бутылками. Безрассудство, и если удавалось пройти через любовь без потерь, то только в силу чистого везенья. Все равно что раздеться в банке. Люди начинают думать, что знают о вас нечто такое, о чем вы сами не подозреваете. Это дает им власть над вами. Любовь делает вас открытым, мягким, уязвимым, любовь делает вас смешным.