Телесные повреждения
Шрифт:
С Джейком вопрос о любви сначала не вставал. Не то, чтобы он не был привлекательным, или это было невозможным. Он не калека, не дурак и хорошо разбирался в том, что делал. Он хорош даже настолько, что к тридцати годам основал свою маленькую компанию. Встретила она его, когда делала материал для «Визора» о мужчинах, которые к тридцати годам создали свое небольшое дело. «Молодые и Кредитоспособные» — так называлась фирма. Журнал использовал фотографию Джейка для разворота, предваряющего статью, и когда она вспоминала о нем, ей в голову сразу приходил
— Самодовольный самец, — сказал Ренни фотограф. Он был старым проффи, скорбного вида, лысеющий и слегка обтрепанный. Ходил в жилетках без пиджака, с закатанными рукавами. Его часто привлекали для съемок в помещении, но только для черно-белых фотографий, тех, которые запечатлевали реальную жизнь. Для цветных использовали фотографа мод.
— Как ты их различаешь? — спросила Ренни.
— Просто различаю и все, ответил фотограф, женщины этого не умеют.
— О, прекрати, — сказала Ренни.
— А может быть и умеют. Вся хитрость с женщинами заключается в том, что они предпочитают мужиков, которые смотрят на них как на говно. У такого милого парня как я, никогда ничего не получается. Есть всего два типа мужчин: самец и не самец, не считая педиков.
— Ты ревнуешь, — сказала Ренни. — Ты сам хотел бы иметь такие зубы. Он хорошо делает то, за что берется.
— Вот увидишь, — сказал фотограф, — самец.
Джейк занимался ничем иным, как дизайном. Он был дизайнером этикеток, и не только их, но и всей упаковки: этикетка, контейнер, рекламные надписи. Он был упаковщиком. Он решал, как оформить товар и в какие декорации его поместить, то есть — какие именно чувства вызвать у людей. Он понимал важность стиля. И никогда не издевался над ней из-за того, что она пишет статьи о возвращении моды на открытые босоножки на шпильках.
Его куда больше волновало ее тело, о чем он и постоянно говорил. Ренни это взбадривало. Большинство знакомых ей мужчин употребляли слово «человек» слишком часто и слишком нервозно. Прекрасный человек. Как обременительно быть прекрасным человеком. Она знала, что не такой уж она прекрасный человек, как им хотелось бы. Услышать, наконец, как мужчина говорит то, что думает (например, какой у тебя восхитительный зад), было облегчением.
— А как насчет моих мозгов? Ты не находишь, что у меня интересный склад ума?
— На хрен мне твои мозги? Нет, — сказал Джейк, — я не смог бы посягнуть на твои мозги, даже если бы захотел. Ты женщина крутая, к тебе не подступишься. Нельзя затрахать женщине мозги без ее согласия, ты же понимаешь.
— Можешь попытаться, — предложила Ренни.
— Только не я, — сказал Джейк. — Я не по этой части. По правде говоря, меня больше интересует твое тело.
Когда они съехались,
Ей потребовалось куда больше времени, чем надо, чтобы осознать, что для Джейка она всего лишь предмет упаковки. Он начал с квартиры, которую выкрасил в разные оттенки грязно-белого цвета и заставил мебелью сороковых годов, на кухне — желтой, а в гостиной — ярко-розовой, «как ягодицы», — сказал он. Он даже повесил настоящую люстру, которую присмотрел у Салли Энн. «Плетения и домашние растения вышли из моды», — сказал он, и избавился от бенджаминового дерева. Ренни подозревала, что он просто выливал туда остатки своего кофе, когда она не видела.
Затем он переключился на нее.
— У тебя грандиозные скулы, — заметил он. — Ты должна это использовать.
— Мои белые скулы? — спросила Ренни, которая слегка смущалась от комплиментов; в Грисвольде ими не балуют.
— Иногда я чувствую себя чистым листом бумаги. На котором ты изгаляешься.
— Хрен с ним, — сказал Джейк. — У тебя все загнано внутрь. Я просто хочу, чтобы твоя суть вышла наружу. Ты должна наслаждаться этим, проявлять себя в лучшем виде.
— А ты не боишься, что толпы хищных и алчущих мужчин ворвутся и умыкнут меня? — спрашивала Ренни. — Если я покажу себя в лучшем виде.
— Невозможно, — сказал Джейк. — Они все козлы. — Он свято в это верил, что было одной из тех черт, которые Ренни любила в нем больше всего. Ей не нужно было лелеять его эго, он делал это сам.
Он решил, что ей следует носить исключительно белые льняные длинные джемперы с подкладными плечами. — Образ Цветущей Задумчивости, — говорил он.
— У меня в них задница слишком большая, — сказала она.
— В этом и весь смак. Маленькие задницы вышли из моды.
Ренни прицепилась к слову «исключительно». — Давай не будем абсолютистами, — сказала она. — Но один джемпер все же купила, чтобы доставить ему удовольствие, хотя и отказывалась носить его вне дома. В гостиной он повесил вырезки фотографий Картье-Брессона, три мексиканские проститутки выглядывают из деревянной кабинки, брови выщипаны в ниточку и вздернуты в форме гипертрофированного лука, рты как у клоунов; пожилой человек сидит среди моря пустых стульев.
Это что касается дня. Покончив с днем, он принялся за ночь. В спальне Джейк повесил плакат Хитер Купера. Темнокожая женщина завернута в кусок материи: руки как бы привязаны к туловищу, а груди, бедра и ягодицы обнажены. Ее лицо бесстрастно, она просто стоит, как бы слегка скучая. Название картины — «Загадочная». Другое творение, висящее в спальне, — стилизованная фотография женщины, лежащей на мягкой софе в стиле сороковых, причем софа очень напоминала их собственную в гостиной. Женщина снята таким образом, что ноги оказываются непомерно крупными — на первом плане, а голова — на втором.